А эти два выродня лясы тут точат! Ты Маньке ботало приладил?
Теперь сам подь отыщи ее. Вона - в тайгу уперлась. Курье гряды начисто
стоптало, а ты когда мне божился за плетень приняться? Дома половицы уж
козлом стоят, Петрушка нос на них расквасил. Когда ж дурь твоя остепенится?
Прошка, чуя, что не взыскав с отца, мать возьмётся за него, задковал, задковал,
да и затихал за плоскодонкой.
- Встанешь ты, ирод?! - мать, ляснув себя в бессилье по бокам, поворачивалась и
уходила, всё грозясь и крича:
- Утоплюсь! Лежень! Чтоб ты врос в тот берег!..- и несла, несла брань и свой
тяжкий бабий крест.
В Архипе ж оставалось последнее - "в берег ты врос". Точно ведь - врос. И
бередило это душу.
Иногда ночами, дождавшись Архипа с растреклятой реки, жена затевала с ним
игру, а всед за ней и разговор. Часто поминала последнюю весть с их бывшего
становища, которую осенью по чернотропу занес им прохожий охотник. И она
всё твердила Архипу:
- Вона на Анмандыкане, на нашем стане брошеном, Щербаков-то факторию
выставил. С нашего барака почал, с того, что ты рубил. Зря мы уехали. Теперь
там люди, торг...
На это Архип отвечать обучился:
- Ну так что ж, что фактория? И форт поставят. Кому брести да первый сруб
выводить, а кому в том отстроенном жить да торг чинить...
В этот день Архип в дом вернулся только к вечеру. Знал, что залебези мужик,
повинись - совсем запилит баба. И он всегда с маху садился за стол и ударял
кулаком по столешнице:
- Вечерю давай!
Покорно несла. Водружала чугунок со щами, торопилась за квасом...
Поев, Архип забывал о размолвке и окликал жену по-доброму:
- Поди-к сюда. Присядь тут, Настёна.
Утерев подолом руки, жена с ним садилась на лавку.
- Настюшка, я что всё думаю... Пора нам отсюдова...
Понурив голову, чувствуя в груди набрякающий ком, слушала она про дурной окиян.
Потом плакала, упав головой на пошрамленные мужнины руки. Всхватывалась и снова
садилась, льнула, ластилась к покатому плечу:
- Ну на что, к чему, Архипушка? Ведь обжились, всё вроде есть...
С досадой оторвав от жены нагретое плечо, Архип подымался, уходил. Хлопнув
плаховой дверью, опять устремлялся к реке.
"Не понять ей. Невдомёк это бабе..."
Опять он тревожил себя, ловя блестки неуёмного скольжения реки, подлунного
теченья облаков. Над заимкой тянули гуси, плыли к окияну корчи, и - слезою
промочить бы постылое засиженое место...

Александр ДЕРЕВИЦКИЙ,
1987 год, р. Омолон.

1 2