Потом побежал. Когда он пришёл на батарею, солдаты смотрели на него с молчаливым удивлением. Один сказал:
— Жить тебе, сержант, долго: как стреляли, а он пешком идёт! Наводчик положил замок, чёрной, обмотанной грязной тряпкой рукой, на которой белели одни ногти, вытер пот со лба — рука от усталости вздрагивала. Увидев идущего на него капитана, он как будто оробел, подтянулся — маленький, в подоткнутой шинели, в растоптанных сапогах.
— Какого полка, сержант? — спросил Беличенко. Тот, собрав морщины на лбу, напряжённым взглядом следил за его губами. И, начиная понимать, не веря ещё, Беличенко сжал его плечо, встряхнул, точно заставлял проснуться:
— Сержант!.. У наводчика от мучительного желания разобрать, что говорят ему, появилось на лице виноватое выражение.
— Снаряды кончились, товарищ капитан, — прохрипел он одичавшим голосом. — Были б снаряды, а то стрелять нечем… Сержант был глух. Его контузило ещё утром прошлого дня. И когда он шёл с замком орудия, а поблизости рвались мины, мир для него по-прежнему был погружён в тишину. Он остался на батарее, заменив убитого замкового. Когда надо было сказать ему что-либо, его трясли за плечо, и он, поняв, обрадованно кивал. Пришёл ещё пехотинец, худой, чёрный, с жилистой шеей.
— Смотри, что делает, — сказал он, ни к кому не обращаясь в отдельности и глядя на разрывы мин. — Одну от одной на метр кладёт… Нeт ли у кого закурить, ребята? Ему отсыпали на цигарку. Пехотинец помялся, сказал, неловко улыбнувшись:
— Нас, видишь, какое дело, — семеро.
— А где же остальные? Пехотинец ткнул длинным пальцем в темноту:
— Вот там сидят, охраняют.
— Кого охраняют?
— Вас, стало быть, с фланга охраняем. Разговор происходил в орудийном окопе. Один за другим подходили батарейцы. Они только что стреляли по танкам, бой был удачным, и на всех потных, красных, охваченных оживлением лицах, во всех глазах ещё не остыл горячий азарт боя. Все громко разговаривали, беспричинно смеялись — нервное напряжение, скопившееся в бою, требовало выхода. Многие, подходя, уже улыбались заранее, словно ожидали, что пехотинец будет рассказывать непременно смешное что-либо. Молодцеватый, широкогрудый заряжающий, вольно отставив ногу и выпятив грудь, спрашивал, указывая папиросой себе в пуговицу гимнастёрки:
— Это вы-то нас охраняете? — И победителем оглядывался на артиллеристов. Оттого, что батарея недавно отбила танки, а сам заряжающий был шире и здоровей пехотинца, слова его имели особый весёлый смысл. Но пехотинец не смутился и не обиделся даже.
— Смешного тут чуть, — сказал он, — а потрясти, так и вовсе не окажется. Нас тоже прежде рота была. И старший лейтенант был над нами, — говорил он, оглядываясь на Беличенко и как бы сравнивая их. — А теперь, как осталось нас семеро, так сидим, обороняемся. Пулемёт есть, патронов хватает, а вот табачку припас кончился. Беда с табачком. Теперь ему насыпали уже горсть.
— Как же вы там? — полюбопытствовал кто-то.
— Держимся, — сказал пехотинец. Подбежал миномётчик соседней батареи с набитой сухарями противогазной сумкой, протиснулся наперёд.
— Сам-то каких краёв будешь? Не землячок, случаем? Личность больно знакомая. Солдат живо обернулся, оглядел миномётчика. Потом сказал рассудительно:
— Все мы теперь земляками стали, как свою рубеж-границу перешли, — и усмехнулся неожиданной была улыбка на его суровом лице. — Это как в госпитале тоже… Пока в медсанбате лежишь, так все одной части и ранены в одной местности, да ещё в тот же день. Отвезут тебя в тыловой госпиталь, встретишь солдата с одного фронта, и уж он тебе как земляк считается, вроде бы чем-то ближе других. Он говорил и все оглядывался на комбата: тот как-то странно смотрел на него.
— Не узнаешь, Архипов? — спросил Беличенко вдруг и улыбнулся. У пехотинца дрогнули короткие ресницы. Он с надеждой вгляделся, но, видимо, ничего не вспомнил.
— Может, и встречались когда, — сказал он виновато, — только не вспомню, товарищ капитан. Забыл.
— И так бывает. Ну вот что: пойдут танки с той стороны, нам времени нe будет разбираться, где вы сидите. Будем стрелять, а снаряды у нас тяжёлые. Так что забирай своих — и сюда. Дело на огневых найдётся. А ведь я тебя, Архипов, сразу узнал, — сказал Беличенко. — Сорок первый год помнишь? Как отступали вместе? Вокруг них тесней сдвинулись бойцы, прислушивались, некоторые улыбались сочувственно, как бывает при неожиданных встречах.
— Вот этого тогда на мне не было, конечно. — Беличенко пощёлкал себя по погонам. — А было вот здесь по три треугольника. — И он улыбался, помогал вспомнить. — И сейчас не вспомнил? …Война началась в одно время, но каждый встретил её в свой срок и час. Давно уже немецкие танки форсировали Днепр, а батарея, в которой командиром орудия служил сержант Беличенко, все ещё стояла на опушке векового соснового бора на западном берегу Днепра. В полукилометре в тылу — деревня. Там — сады, молоко, холодное в самый жаркий день батарейцы там дорогие гости. Летние ночи короткие — заря светит заре, и коротка в эти ночи любовь.
— Будешь писать?
— Буду. Сидя на земле, мусоля карандаш, солдат вписывал адрес в записную книжку. Рядом с ним девушка. Натягивая юбку на круглое колено, смотрит на него преданными глазами. Где сейчас эта девушка? Да и жив ли солдат? А был бы жив и случилось бы идти тем же путём, встретились бы. Hо между этими двумя встречами целая жизнь пролегла. По утрам старшина выстраивал батарею. В хромовых сияющих сапогах, затянутый в талии — образцовый старшина мирного времени, — он журавлиным шагом шёл вдоль строя. Глаза влажные, сонные и оттого особенно строги, в пышном чубе запуталась соломинка — нет, не на батарее ночевал старшина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45