Дальше была роща, обгоревшая, чёрная, срубленная осколками: её-то и бомбили немцы. Снег в ней был до земли разворочен гусеницами танков. И вот на этом развороченном, закопчённом снегу, среди всеобщего разрушения, стояла у дороги Тоня, маленькая издали. Она ждала подходившую батарею. Беличенко увидел её, увидел раненых, сидевших у обочины на грязной земле в грязных шинелях и свежих бинтах, местами уже напитавшихся кровью, и пошёл к ней.
— Ты как здесь? Ты все время была здесь? — спрашивал он и оглядывал её шинель, ища чего-то.
— Саша, я не ранена, — поняв, что он ищет глазами, сказала Тоня и ласково дотронулась до его руки кругом были люди. — Я узнала, что вас перебрасывают на южную окраину, и думала перехватить вас здесь. А тут так получилось… Беличенко все ещё не мог прийти в себя, и глаза у него были злые.
— Саша, надо раненых посадить на пушки. Им трудно идти. Впереди, занимая всю дорогу, шли четверо раненых поздоровей. Но, увидев, что этих сажают на орудия, они тоже остановились и сели у обочины, поджидая батарею. Их подобрали. Раненые сидели тихо, глядя вверх. Там на большой высоте кружилась над дорогой «рама» — двухфюзеляжный корректировщик «фокке-вульф». По нему били из зениток. Белые разрывы кучно вспыхивали в небе. Одно облачко возникло между фюзеляжами — так казалось с земли. «Рама» продолжала кружиться, высматривая и фотографируя. Сидевший на переднем орудии раненый с толстой от бинтов головой и заострившимся жёлтым носом закричал, грозя кулаком:
— Её, стерву, и снаряд не берет! Сощурясь, Беличенко смотрел в ту сторону, откуда они шли. Сожжённая роща, разбитые повозки на дороге и далеко позади костёр на снегу, тонкая струя дыма, поднимавшаяся к небу: это, подожжённый снарядом, горел дом, во дворе которого утром Беличенко чертил разведсхему. Синели холмы по обе стороны низины, на холмах, среди высоких и узких, как кипарисы, деревьев, вставали фугасные разрывы, освещённые предвечерним солнцем. А с юга, куда двигалась сейчас батарея, слышался непрекращающийся грохот. Это от озера Балатон наступали немцы. К ночи батарея вышла на южную окраину города. По шоссе, по булыжнику, гусеницы тракторов скрежетали и лязгали, высекая искры. За ними катились тяжёлые железные колёса пушек, обутые резиной. Справа и слева от шоссе — сады, в них домики дачного типа. Уцелевшие стекла слабо блестели. Ни души. Только взлетали ракеты, и небо как бы раздвигалось над домами, становясь выше. Было пусто кругом. И не ясно, где наши, где немцы. Беличенко остановил батарею, с разведчиками двинулся вперёд. Внезапно зацокали копыта, тени двух конных выскочили на шоссе.
— Третья батарея?
— Третья.
— Я тебя, комбат, в темноте по белой кубанке узнал. Чувствовалось по голосу, что говоривший улыбается. Он ловко соскочил на землю. Это был адъютант командира полка Арсентьев. На своих кривых сильных ногах он подошёл к Беличенко, подал руку. Разведчик, сопровождавший его, остался сидеть в седле.
— Вам задание меняется. Ну-ка, освети карту. Они с головами накрылись плащ-палаткой, и Арсентьев развернул карту на крыле седла.
— Вот здесь станете, за овражком. Видишь, сады обозначены? Слева у вас будут миномётчики восьмидесяти двух. Одна батарея. У тебя горит? — Арсентьев зачмокал тугими губами. Под плащ-палаткой резко пахло конским потом. — Мы уже с полчаса ждём вас. Промёрзли. Тут на перекрёстке наш танк стоит. Подбитый. Как раз хотели подъехать посмотреть, слышим — вы едете. Значит, комбат, проведёшь рекогносцировочку местности. Арсентьев со смаком произнёс военное слово «рекогносцировочка» и нетерпеливо переступил с ноги на ногу, подрагивая икрами. Он мысленно представлял, как бы сам провёл её, как с биноклем в руках ехал бы впереди батареи на коне, — это была его мечта: ехать на коне впереди.
— О готовности доложишь в четыре ноль-ноль. Связь по рации непосредственно с командиром полка. Тем временем батарейные разведчики обступили полкового. Как человек, знающий все тут, он с седла плетью указывал в темноту и что-то объяснял. Беличенко проследил глазами за его плетью и, перебив Арсентьева на полуслове, спросил:
— Значит, танк этот вблизи ты не видел?
— Какой? Подбитый, что ли?
— Непонятно мне, откуда тут наш подбитый танк взялся? — вслух раздумывал Беличенко. Из-за облаков прорвался наконец лунный свет, булыжник на шоссе заблестел, и косо легли тени — самая длинная тень конного. На перекрёстке тоже заблестели гусеницы и пушка танка. Внезапно мотор его зарычал, подбитый танк попятился в тень, и оттуда сверкнула, рявкнула его пушка — снаряд разорвался на шоссе, осколки брызнули от булыжника. Всех как смело в кювет. Под полковым разведчиком лошадь взвилась и понесла его навстречу танку. Он все же овладел ею. Когда подъехал к остальным и соскочил с седла, нервно посмеивался.
— Мы его за своего считали, курили при нем… Лейтенант Арсентьев сконфуженно разглядывал порванные в шагу штаны.
— Откуда она тут могла взяться, колючая проволока? Просто даже непонятно совсем. Он ещё и потому так детально разглядывал штаны, что ему стыдно было поднять глаза на Беличенко. Как всегда в таких случаях, ни у кого не оказалось под рукой противотанковой гранаты. Хотели бежать на батарею, но танк, выпустив ещё два снаряда, попятился и ушёл.
— Вот тебе и рекогносцировочка, — смеялся Беличенко. — И долго вы рядом с ним стояли? Теперь смеялись все, громко и облегчённо. Бойцы долго ещё рассказывали друг другу, как кто прыгал через забор с колючей проволокой и как адъютант командира полка порвал штаны. Оттого что это были штаны адъютанта, рассказ получался особенно смешной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45