– Зачем? Порисовать вздумал? – с иронией спросил Оленин.
– Попробую запечатлеть на память, – кивнул Уманский на распластанный самолет.
Взяв планшет летчика, он осторожно прошел вдоль борозды, пропаханной радиатором «ила», достал бумагу, карандаш и присел на траву.
Начинало припекать. Оленин лег в тень. В небе не смолкал рев моторов. На смену штурмовикам покатились волны бомбардировщиков, затем опять потянулись бесконечные эшелоны штурмовиков. Вой бомб, грохот зениток не утихал. Над взъерошенной, развороченной передовой дрожала мутно-рыжая стена пыли. Оленин взглянул на небо. Над самолетом проносились стрижи, и резкий свист их был слышен даже сквозь бесконечный гул разрывов.
«Какая досада, – думал он. – На первом же вылете, в самом начале кампании оказаться чуть ли не сбитым. Да. Неудачи явно преследуют меня…»
Мало-помалу летчика охватила обида. Было жаль новенький только что полученный самолет – этот сложнейший механизм, в который вложили труд многие сотни людей. Засыпанный пылью, весь в пробоинах, лежал он, как рыба, выброшенная на берег. Быть может, этот самолет собирали руки моeго отца – мастера? – думал он, следя взглядом за птицами. – Трудно ему, а не жалуется.
Размышления его прервало урчание летящего снаряда. Следом за ним послышалось клохтанье другого.
– Ложись! – закричал он стрелку.
Уманский вздрогнул, приподнял голову от бумаги.
Метрах в двухстах от них над землей выросли гигантские оранжевые грибы. Опять высоко над головами с шелестом пронеслись тяжелые чушки, и загрохотало. Уманский поднял упавший рядом осколок и, обжигаясь, перебросил его из руки в руку.
– Залезай под крыло! – забеспокоился Оленин. – Эти крупные калибры – подлые штуки… Ахнуть не успеешь.
Уманский всего полгода как закончил архитектурный институт и был призван в армию. Воспитанный в семье, где все, начиная с деда и кончая его внуками, были строителями, где любовь ко всему прекрасному прививалась с детских лет как своеобразный культ, Валентин Уманский всей душой ненавидел разрушения, войну и тех, кто ее навязал. Попав на фронт, он очень остро воспринял все, что увидел своими глазами.
Появление в полку архитектора в должности воздушного стрелка вначале всех удивило, а потом и заинтересовало.
Уманский был из тех, кого легко можно вызвать на откровенность, поговорить по душам о самом дорогом, заветном.
Как-то приятели-стрелки принялись дружески подтрунивать над ним.
– Какой архитектурный стиль самый жизнеспособный – барокко, ампир или, допустим, готический? – спросил с невинной физиономией стрелок Черенка – Горянин.
Уманский с присущим ему достоинством и рассудительностью ответил:
– Жить в веках останется только тот стиль, который гармоничной формой своей будет радовать людские сердца. Это должна быть архитектура пропорциональная, гармоничная, как тело девушки, архитектура, не уничтожающая человека своей несообразностью, а возвышающая его в жизни, вдохновляющая в труде. Это архитектура коммунистического общества.
Сев на своего любимого конька, стрелок стал рассказывать о творениях великих зодчих. Он говорил с таким упоением, что приятели, забыв подтрунивать, слушали его, раскрыв рты.
Уманский любил и умел рисовать, но к своим способностям рисовальщика относился с усмешкой.
– Художник тот, – говорил он, – кто портрет человека с натуры рисует, а я… Мне больше удаются сараи да кустики… и те карандашом…
Сейчас, нанося на бумагу последние штрихи, он вдруг заметил, что на совершенно голом месте, между самолетом и зеленой посадкой, неожиданно вырос новый куст. Мало того, куст двигается.
– Товарищ" лейтенант, что-то ползет к нам!
Оленин повернулся в ту сторону, куда показывал стрелок. Действительно, прямо к ним, покачиваясь, медленно приближался зеленый куст. Впереди него шагал человек. Он часто нагибался, словно разыскивая что-то, втыкал в землю прутик с белой ленточкой, затем махал рукой и двигался дальше.
– Это минер тягача к нам ведет, – догадался Оленин.
Вскоре до их слуха донесся звук мотора, но вместо ожидаемого тягача перед ними появился танк, обвешанный маскировочной зеленью. Из башенного люка вылез красивый черноволосый танкист, улыбаясь, спрыгнул на землю и вместе с шедшим впереди подошел к самолету.
– Живы? – спросил он звонким голосом, протягивая летчику руку. – Капитан Пучков.
– Лейтенант инженерных войск Минин, – отрекомендовался другой.
Оленин, вскинув желтоватые, выгоревшие от солнца брови, смотрел на капитана. «До чего знакомое лицо! И фамилию где-то уже слышал», – подумал он мимолетно.
Новоприбывшие с любопытством рассматривали пробоины в крыльях машины. Лейтенант-сапер насчитал пятьдесят четыре, танкист – пятьдесят одну. Разговорились о развернувшихся боях и удачной посадке летчиков на минное поле.
– Это вот он виновник, все поле усеял своими опасными игрушками. У него и фамилия опасная – Минин, – шутил танкист, указывая на сапера.
– Скажите, – поинтересовался Оленин, – нет ли у вас брата в авиации?
– Брата нет. Дружок – да, есть. Большой друг… Только вот никак не встретимся мы с ним, – ответил капитан, и в карих глазах его промелькнуло сожаление» – Ну, давайте приступим к эвакуации, – сказал он. – За что тут у вас трос зацепить?
Оленин показал. Спустя полчаса по минному полю двинулся странный кортеж. Впереди с автоматом за плечом шагал лейтенант-сапер, а следом за ним, покачиваясь, медленно полз танк с «илом» на буксире.
* * *
Если летчик подлетает на самолете к переднему краю в тот момент, когда там грохочет бой, он не услышит ни грозного гула орудийной канонады, ни сухого треска рвущихся на земле снарядов, ни свиста осколков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110