что в эту самую минуту начальник штаба Воронежского фронта генерал-майор Корженевич доложил только что вернувшемуся после осмотра позиций командующему о тревожных донесениях с передовой, что Ватутин, так же, как он, Володин, из-под ладони покосился на солнце, только Володин — сонно и безучастно, а командующий — с опаской, потому что понял, в каком невыгодном положении окажутся наши эскадрильи, если немцы сейчас начнут наступление.Володин подбирал с земли сухие стебельки и с хрустом переламывал их между пальцами. Царёв докуривал, обжигая губы. С гречишного поля подул ветерок, и стали слышны голоса минёров. И вместе с голосами Володин услышал глухой и далёкий, еле уловимый гул самолётов. Гул нарастал, усиливался, и в то, что сперва промелькнуло только догадкой — летят вражеские бомбардировщики, — теперь нельзя было не верить. Царёв встал. Поднялся и Володин, насторожённо всматриваясь в ту сторону, откуда доносились рокочущие звуки. Самолётов не было видно — солнце слепило глаза, — но по тому, как надрывно гудели моторы, Царёв сразу определил, что летят «юнкерсы».— На Курск, — высказал предположение боец.— Пожалуй, — подтвердил Володин.За лесом ударили зенитки, и по небу рассыпались белые и чёрные облачка разрывов. Теперь, в разрывах, «юнкерсы» были хорошо видны. Они летели уверенно, не обращая внимания на огонь зенитных батарей, только крылья сверкали на солнце. «Красиво, сволочи, идут, — подумал Володин и стал мысленно считать: — Один, два… десять… двадцать один…»— Мать честная!… — воскликнул Царёв. — Глядите, товарищ лейтенант, вон, слева, ещё одна группа, и справа тоже, смотрите… А эти прямо на нас!— Не на нас.«Юнкерсы» летели тремя большими партиями, а за ними уже входили в зону обстрела ещё две группы немецких штурмовиков. Володин не сводил глаз с бомбардировщиков. Смотрел на них и Царёв, смотрели на них и бойцы у танколовушки, прекратившие работу, и минёры с гречишного поля, и артиллеристы из берёзового колка, и никто не кричал тревожное: «Воздух!» — как-то не верилось, что «юнкерсы» летят сюда, что они сейчас начнут бомбить и надо прятаться в щели: была тишина, были привычные спокойные будни обороны, каждый день пролетали над Соломками чернокрестные «юнкерсы» бомбить Обоянь и Курск, вот и сегодня летят. Но сегодня их было необычно много, и это вызвало тревогу. Царёв уже покосился на траншею, но Володин пока не подавал виду, что обеспокоен. Только когда передний бомбардировщик, неожиданно упав на крыло, пошёл в пике, Володин во весь голос крикнул: — Воздух!…Юнкерсы» пикировали с включёнными сиренами, и сирены выли так оглушительно и с таким паническим надрывом, что даже видавших виды солдат пробирал холод. Люди прижимались к земле, не смея поднять голову, не смея шевельнуться; неподвижно лежал и Володин, уткнувшись лицом в колкую, пахнущую солнцем траву. Он не добежал до траншеи. Завывание сирен пригнуло его, придавило и плашмя бросило на землю. Он только видел, как Царёв, бежавший вместе с ним, дважды вырывался вперёд и дважды останавливался, поджидая своего командира, но успел ли боец укрыться за бруствером или нет, это ускользнуло от Володина: его обдало взрывной волной, сквозь гимнастёрку ощутил он горячее дыхание тола и содрогнулся от мысли, что может погибнуть вот так, по-глупому, совсем по-глупому, не совершив ничего.Когда первые ошеломляющие минуты прошли и грохот разрывов и вой сирен уже не казались такими страшными, как вначале, сквозь содом звуков Володин стал различать и рёв моторов, и взрывы бомб разных калибров, и то, где они рвались, левее или правее, и куда перемещался центр бомбёжки, и временами даже дробный говор зенитных батарей; среди общего гула уловил совсем непохожие на разрывы бомб тупые удары — это за логом ухали орудия и сюда докатывался тяжёлый отзвук артиллерийской канонады. Сначала с тревогой, затем с радостным озлоблением подумал: «Началось!» И с той минуты, как понял, что наступление началось, уже по-иному воспринимал и завывание сирен, и грохот рвущихся бомб, будто не они теперь были властны над ним, а сам он приобретал над ними силу.Рядом застрочил автомат, Володин приподнялся на локтях: впереди, в трех шагах от него, Царёв с колена стрелял по скользившему в пике «юнкерсу». Спокойно, как указкой, чертил боец по небу стволом автомата; когда нажимал на курок, плечи сухо и мелко вздрагивали. Володин не удивился (в бою никогда ничему не удивляются, виденное только откладывается в памяти, а удивление приходит потом, у костра или за мирной цигаркой), он посмотрел поверх Царёва, туда, в кого метился боец: самолёт стремительно шёл в пике, от днища оторвались чёрные точки и понеслись к земле.Володин бросился к Царёву и над самым ухом бойца крикнул:— Ложись!Они упали рядом. С оглушительным треском взметнулись вдоль окопов разрывы и — раз, раз, раз! — покатились к берёзовому колку. В какое-то мгновение Володин ощутил, как судорожно дёрнулось тело Царёва; ещё не сознавая, что произошло, но уже чувствуя, что случилось что-то непоправимое, привстал и взглянул на бойца и тут же вскочил, забыв об опасности: Царёв лежал на боку, поджав колени, отсечённая осколком рука его беспомощно свисала за спину, из раны хлестала кровь. Володин секунду растерянно смотрел на Царёва, машинально ощупывая карманы, надеясь найти в них индивидуальный пакет для перевязки, затем в отчаянии зажал рану солдата рукой. Кровь ударила в ладонь и брызнула сквозь пальцы. Свободной рукой Володин рванул на себе гимнастёрку, рванул нижнюю рубашку, чтобы хоть как-нибудь перевязать бойца и остановить кровотечение, но лицо Царёва покрывалось меловой бледностью и стекленели глаза, и это было страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72