Оуэн сломя голову помчался в ту самую больницу, где мне накладывали швы на мизинец. Но было слишком поздно. Больше Шерри никогда не работала. Да и никто из тех, кто слышал тогда ее крик, не смог бы себе этого и представить. Шерри не умела воспитывать своего сына, но материнское чувство у нее все-таки было, и пережить своего собственного ребенка она не захотела. Восемь месяцев спустя, с большим знанием дела и с присущим ей умом, Шерри отрезала резиновый шланг от пылесоса и с его помощью отравила себя газом в своем собственном «БМВ», сделанном по ее заказу. Радио она не выключила. Это произошло в Беверли-хилз, в ее гараже, рассчитанном на семь автомобилей.
ГЛАВА 4
Не знаю, как нам удалось закончить съемки этого фильма. Собственно, в полном смысле этого слова, мы их не закончили, что стало очевидно после просмотра. Когда погиб Винкин, нам оставалось отснять еще несколько эпизодов, и мы это сделали. Голдлин Эдвардз набрался смелости и попытался пошутить, правда, шутка его получилась несколько мрачноватой. Он предложил дать фильму другое название, а именно «Зомби на пограничной территории». Никто даже не улыбнулся.
Я возненавидела средства массовой информации еще до того, как они начали свои наезды на нас. Всем нам было жаль Винкина. Но его гибель вызвала такую шумиху в прессе, которой все мы были возмущены. Создавалось впечатление, что все, случившееся с этим маленьким мальчиком произошло только потому, что он вырос на Беверли-хилз и был сыном суперзвезды. Нигде даже не упоминалось о том, что насилие в семьях – вещь повсеместная, и жертвами его часто становятся дети. Мне же казалось, что смерть – это вообще некая случайность, и я была против того, чтобы делать эту трагедию публичной.
Конечно, Оуэн уехал тогда же, когда уехала Шерри. Местная полиция никакого громкого шума из-за них не поднимала. А потом, два дня спустя, полиция задержала Зака, у которого обнаружили немного кокаина. И на беднягу обрушились с такой силой, словно это зелье изобрел он сам. Думаю, местному населению мы уже здорово надоели. Интерес к нам пропал, а времени подумать о всех наших дебошах и бесчинствах, еженощно происходивших в мотеле, у этих людей было достаточно.
Результат оказался весьма печальным: Заку оставалось доснять всего две сцены. Я думаю, тот злосчастный кокаин он не принимал – носить его при себе было для него просто вживанием в образ. Мистер Монд привел в действие некоторые рычаги, и нам удалось вызволить Зака из тюрьмы. Мы досняли сцены, в которых он был занят, и отправили его домой в Лос-Анджелес. Но все это отразилось на нашем фильме. В своих последних двух сценах Зак уже был сам не свой. Как будто выскочила какая-то пружина, на которой он держался. Он даже внешне изменился.
В последние десять дней съемок у меня – да и у всех остальных – так упало настроение, что, казалось, нам из этого состояния просто не выбраться. Один раз я даже ударила Джерри, когда он, наверное, в десятый раз заявил, что жизнь Винкина все равно уже была сломана. Конечно, Джерри говорил так только потому, чтобы хоть как-то облегчить себе душу. Но я не считала, что у бедного мальчика действительно была такая уж ужасная жизнь. И потому я Джерри ударила.
В тот самый день я от тоски закрутила роман с Голдином. По отношению к нему, бедняге, это было очень нечестно – одному Богу было известно, в каком скверном состоянии я пребывала. И очень скоро все его недостатки – самые обычные – сделались для меня олицетворением всей мирской скверны. Но я просто не могла больше оставаться такой одинокой в этом мире, а кроме того, Голдин все же вызывал у меня какое-то теплое чувство, чем-то схожее с материнским. По крайней мере, к этому времени он уже был разведен, так что оттого, что я с ним спала, ничья семья не страдала. Но, невзирая ни на что, все это было скверно.
И когда наконец, в один туманный августовский день, мы вернулись в Голливуд, я решила порвать наши отношения. Я его поблагодарила, попробовала объяснить то, что, как я надеялась, он давно уже понял сам – что тогда он был мне очень нужен, а теперь – увы, нет. Все это я попыталась изложить Голдину на ступеньках моего дома, когда мы к нему подъехали. Именно тут я осознала, что мне не хочется, чтобы он входил в мой дом, вносил туда свои сумки. Мне очень не хотелось, чтобы Голдин связывал со мной какие-то надежды. Если бы я только разрешила ему внести сюда свои вещи, мне потом пришлось бы много месяцев, а может и лет, потратить на то, чтобы он их унес. И потому поступить сейчас по-другому я просто не могла: все надо было прекратить тут же и сразу. Мне было очень нелегко, потому что Голдин относился ко мне в высшей степени благородно. У него были такие же мягкие голубые глаза и такое же лицо, как у Сэмми.
– О Голдин, ты ведь знаешь, как это все было, – сказала я. – Не надо тебе входить в мой дом. Но любовь моя остается с тобой.
Голдин по природе своей не был борцом. Глубокая обида отразилась в его голубых глазах.
– Каким же образом остается у меня твоя любовь? – спросил он и слегка повел плечами. А потом поднял свои сумки и стал спускаться с холма.
Конечно, этим дело не кончилось. Голдин вернулся, мы с ним с трудом договорились на какое-то время сохранить наши отношения. Потом я нашла для него работу, крайне необходимую ему для уплаты алиментов.
Когда по окончании этого контракта Голдин вернулся, у него уже была новая подруга. А у меня была возможность многие годы на деле доказывать ему, что моя любовь действительно все время оставалась с ним. По крайней мере, часть ее – хотя, на самом деле, очень большая часть.
И тем не менее, когда бы Голдин на меня ни смотрел, его глаза неизменно выражали глубокое замешательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135