Осторожно передвигаясь от дерева к дереву, Макс приблизился к домику. Несколько минут наблюдал за ним, но снова ничего сулившего опасность не обнаружил. Тогда он подошел к двери. Толкнул её левой рукой, правой изготовив автомат к стрельбе. Щадить обитателей лесной избушки, сколько бы их там ни находилось, в его намерения не входило. Тот, кто мог догадаться о его маршруте, терял право на жизнь. Убив одного, можно ухлопать ещё целый десяток без какого-либо усложнения своих отношений с новым российским законом, который отменил смертную казнь. Демократия тем и прекрасна, что государство лишило себя права посягать на жизнь преступника. Это диктатуры не боятся выглядеть жестокими. Демократия вынуждена сохранять человеческое улыбающееся лицо, даже если оно у неё в собственной крови.
Дверь не открылась и даже не дрогнула.
Макс дал по толстым серым плахам пинка. Дерево глухо загудело.
— Эй, кто там есть?!
Изнутри никто не подал голоса, не ответил. Значит, в доме никого не было. Законы охотничьего гостеприимства, насколько знал Максим, обязывали приютить одинокого путника, блуждавшего по тайге.
Тогда, обозленный неудачей, чтобы дать себе хоть какую-то разрядку, Макс полоснул по двери короткой очередь. Пять выбоин легли поперек темных плах белым рваным многоточием. В стороны полетела мелкая смолистая щепа. Однако одолеть деревянную твердь, пробить плахи насквозь автомату оказалось не под силу.
— Зараза!
Макс в очередной раз пнул дверь, надеясь на то, что она вдруг подастся. Дверь даже не дрогнула. И почти сразу за пинком со стороны из-за деревьев громким ударом жахнул выстрел, и звук его эхом пронесся над лесом. Пуля, пущенная неизвестной рукой, попала в приклад автомата. Резкий удар ожег ладони. Макс непроизвольно отшвырнул «акашку» и пузом упал на землю.
Уже лежа, он понял, что произошло, и вдруг испугался. Сердце задрожало. Спина взмокла. Руки затряслись.
Оказалось, что когда стреляешь в других, зная, что в тебя самого пульнуть никто не может, в душе теплой волной плещется будоражащее чувство собственного превосходства над остальными. Чувство, надо сказать, приятное.
Макс до армии прыгал в реку с двадцатиметрового железнодорожного моста. Таких смельчаков в поселке было всего трое. Остальные из пятнадцати одногодков, кучковавшихся вокруг Макса, не могли преодолеть в себе парализующее чувство страха.
Впрочем, и сам Макс всякий раз, когда становился на край клепаной железной балки, должен был делать немалое усилие, заставляя себя ступить в пустоту. Дыхание перед прыжком учащалось, сердце усиленно билось. Зато в миг, когда он преодолевал оцепенение, сковывавшее мышцы, и «солдатиком» бросался вниз, все струны души звенели от восторга. Воздух упруго обжимал тело, летевшее вниз. Ветер свистел в ушах. Сердце сжималось, рот раскрывался, и трудно было сдержать победный клич, рвавшийся из горла. Потом удар ногами о воду и вдохновляющее чувство освобождения от всего сразу — от страха, опасности, от будоражащей неопределенности свободного полета, захлестывало Макса радостью.
Лежа на мягкой подложке из старой хвои, Макс протянул руку к автомату, подвинул его к себе, подхватил и стал отползать в сторону, к кустам.
Больше в него не стреляли.
Убравшись подальше от избушки, Макс осмотрел автомат. Пуля, судя по всему достаточно крупного калибра, пробила приклад насквозь. С одной стороны отверстие было ровным с округлыми краями, с другой свинец вырвал огромный кусок дерева, и из образовавшегося кратера торчали острые щепки.
Ползком Макс преодолел ещё метров пятьдесят, потом вскочил, встал за дерево и отдышался. Только после этого поспешил уйти подальше от опасного места.
Макс понимал, что стреляли в него потому, что он вмазал в дверь избушки автоматную очередь. Таким образом, ответ на вопрос «почему?» у него был, но кто произвел выстрел, а затем не стал его повторять, он так никогда и не узнал.
На ночлег Макс устроился в глубокой расселине между двух обомшелых камней. Сюда не задувал ветер, а в случае, если бы кто-то захотел приблизиться к убежищу, он услышал бы треск веток, которыми завалил проход.
К утру холод пробрал Макса до костей. Заснуть ему удалось часа на два не больше. Потом начал трясти озноб. Макс встал и чуть не рухнул — ноги не держали, по ним бегали злые колючие мурашки. Он сел и стал энергично растер голени. Несколько полегчало. Но настроение лучше не сделалось.
Только сейчас к Максу пришло понимание того, что он совершил величайшую глупость. Такое трудно было признать, потому, как собственные ошибки никому не кажутся роковыми.
Состояние Макса было таким, что он сейчас мог бы даже вернуться в бригаду, склонить повинную голову, если бы не понимал, что прощения ему не будет…
***
Сержанты, которых Гусь назначил добровольцами, в опасную погоню не рвались и даже не скрывали этого. Гусь это понял сразу.
— Оно понятно, товарищ прапорщик, — сказал Борис Караваев, едва они двинулись в путь, — вам этот говнюк Чикин поперек горла встал, потому что гробанул офицерскую кассу. Вам уже сколько не платили? Три месяца?
— Борис, ты не прав, — Гусь понял, что с первых шагов экспедиции обострять с сержантами отношения не в его интересах. — Ежели бы все упиралось в деньги, то я бы и с кровати не слез. Деньги искать — дело милиции. Но этот сученыш людей поубивал.
— Пусть бы и сейчас им милиция занималась.
— Нет, в таком деле я никому довериться не могу. Они его, конечно, словят, а вот толк какой? Вон в Ростовской области два ублюдка расстреляли караул. Своих товарищей по службе. Положили шесть человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55