Топков обратил внимание на пучки наградного холодного оружия, разместившегося по стенам. Были среди них клинки и в осыпи алмазов, бриллиантов. Они присели на диван посреди этого великолепия. Бывший историк Гена не утерпел и спросил:— Вы, извините, из тех Рузских?— Из каких? — насмешливо осведомился генерал.— Самый известный — генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский. В первую мировую войну был главнокомандующим российскими армиями Северо-Западного фронта, потом — армиями Северного фронта.Генерал усмехнулся.— Теперь осмеливаюсь сказать, что я из тех самых Рузских. А сколько приходилось от рода открещиваться. Я и одну букву в фамилии опускал: Рузкий. И переиначивать пробовал: Русский. А все равно в тридцатых годах чуть не расстреляли. Спасло только то, что в то время уничтожением высоких командиров занялись, а я был в младших чинах. Ну, а потом война все перепутала, и удалось мне стать советским генералом.— У Рузских генеральство природное. Ваш родственник в первую мировую войну отличился.Генерал нахмурился и произнес:— Он и в Гражданскую отличился, только мало кто это знает. Вам известно, как тот генерал Рузский погиб?Гена смутился.— В энциклопедии сказано только, что он вышел в отставку по болезни.— А умер не от хвори… В октябре 1918 года ЧК приговорила в Пятигорске сто шесть заложников. Николаю Владимировичу перед этим неоднократно предлагали стать во главе Кавказской красной армии, но он, даже когда среди заложников был, отказался… Повели их со связанными руками на городское кладбище, поставили перед большой ямой. Рубили смертников шашками. К генералу подошел сам председатель чрезвычайки Артабеков. Спросил его в последний раз: «Признаете ли вы теперь великую российскую революцию?» Николай Владимирович ответил: «Я вижу лишь один разбой великий…»Генерал задумался, потер лицо рукой в старческой гречке и заключил:— Он сполна расплатился за то, что был одним из главных виновников отречения царя и начала революции.— Удивительно, что вам удалось уцелеть в сталинское время, — сказал Гена.— Почему?! — вскинул бодрые глаза генерал. — Возьмите полковника Бориса Александровича Энгельгардта. Дворянин, выпускник Пажеского корпуса и Николаевской академии генштаба. Воевал и в русско-японскую, и в первую мировую. После февраля семнадцатого стал военным комендантом Петрограда. У Деникина был начальником Отдела пропаганды «Особого совещания» — это вроде крупного комиссара у красных. Потом эмигрировал в Париж, затем переехал в Ригу. В 1940 году с приходом туда советских войск его НКВД арестовал. Приговорили Энгельгардта к ссылке, а, когда ее отбыл, разрешили вернуться в 1946 го-ду в Ригу. Там он и работал переводчиком в гидрометеослужбе до спокойной кончины в 1962 году. Так что, молодой человек, кому как повезет… Правда, Энгельгардту за его «демократическое» поведение в феврале семнадцатого большевики были обязаны. Как и моему родственнику…Рузский нахмурился, потом взглянул на очки Топкова, усмехнулся и спросил:— Вы вообще за историческими сведениями пришли или за милицейскими?— Извините, товарищ генерал. Я раньше этой службы истфак МГУ закончил.— А-а, — уважительно протянул Рузский, — тогда другое дело.— Переживаете из-за пропажи орденов? — сочувственно спросил Гена.— Уже нет. Я такой: потерял или нашел — долго не переживаю.— Мы сейчас это расследуем. Возможно, на часть вашей коллекции, пропавшую в театрах, были наводчики. То есть, может быть, кто-то присматривался к вашим сокровищам заранее. Какие-то люди, настойчиво добивавшиеся перед этим осмотра коллекции у вас дома.— Понимаю, понимаю… Да нет, заходили ко мне в основном коллеги-коллекционеры, давно знакомые…— И все же вы сказали: «в основном». Может быть, вспомните и о посторонних, малознакомых?Генерал задумался.— Никого другого, вроде, и не было. Впрочем… Приходили две девчушки из Музея личных коллекций, но я их к нашему цеху причисляю.— Впервые к вам эти девушки зашли? — насторожился Гена.— Да, первый раз их видел. Но мне предварительно позвонили об их визите.— Звонил знакомый вам человек?Генерал недоуменно посмотрел на него.— А это имеет значение? Нет, позвонил мужчина, представился сотрудником музея. Даже фамилию свою назвал, я ее запамятовал. Имя-отчество помню: Федор Трофимович.— Вы случайно не узнавали: есть такой сотрудник в Музее личных коллекций?— Да зачем это мне?!Топков подумал: «Неужели, если девиц подослал Труба, он и именем своим по телефону представился. Да и в отчестве Трофимович есть что-то „трубное“. Если Труба это был, совсем от кокаина, наверное, крыша поехала!»— Товарищ генерал, — автоматически по уставу продолжал обращаться к нему лейтенант Гена, — мы подозреваем одного специалиста по кражам орденов. Он пожилой, приметы: вытянутое, треугольной формы лицо, нос спицей — в прожилках. Употребляет кокаин и может быть в так называемом заторченном состоянии. Большой знаток орденов, в беседе на эту тему способен проявить глубокую осведомленность. Запомните на всякий случай его приметы. А я в Музей личных коллекций позвоню. Дайте, пожалуйста, его телефон.Он набрал номер, указанный Рузским, представился и спросил о сотруднике с именем-отчеством Федор Трофимович. Директор музея ответил, что такого сотрудника у них никогда не было.— А двоих сотрудниц, девушек, вы к генералу Рузскому не направляли? — еще поинтересовался Топков. — К Рузскому? Да зачем я каких-то девушек к такому уважаемому коллекционеру пошлю?! — раздраженно ответил директор.Лейтенант положил трубку.— Похоже, девицы к вам приходили от того уголовного специалиста, которого и на самом деле Федей зовут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84