— Не злись. Я понял. Знаешь, поколение наше — это поколение системы. Мы все жили в ней: офицеры, пионеры, члены Союза писателей… Кто бы ты ни был — ты в первую очередь всего лишь составная часть чего-то целого и огромного.— Ну, сейчас другое время. Нет?— Ерунда! Все осталось по-прежнему. Государство, организованная преступность, церковь… Все это, в сущности, однородные системы — отличия только в деталях.— Это ты, пожалуй, загнул! — беседа уходила куда-то в область высоких материй, а тут Владимир Александрович не был силен. — Тем более, что все равно — раз уж так сложилось…— Система слаба. — Неожиданно твердо отчеканил Френкель. — Любая система слаба… и уязвима. Ее очень легко вывести из равновесия.— И ты именно этим теперь занимаешься… — стремясь перевести все в шутку подмигнул майор.— Не я — мы!— Вы? — честно говоря, слолвоблудие утомило. Тем более, что в логике собеседника зиял приметный провал. — Если больше одного элемента — это ведь тоже система?— Нет. Мы — не система… Мы — просто сообщество, вольное сообщество одиночек. Как у Киплинга, знаешь?— Закон стаи… — внимательно посмотрев в глаза человеку напротив, он вдруг сообразил, что если у них там все такие, как Френкель, то это более чем серьезно.Один сибиряк написал про волков, что — да, они опасны. Храбрые, сильные, злые… Но в генах каждого серого хищника таится древний, родовой страх перед человеком — странно пахнущим существом с непонятными обитателю леса повадками и множеством грохочущих смертоносных приспособлений.А вот собаки! Не те, конечно, что верно служат за миску похлебки и теплую конуру, а другие, сорвавшиеся с цепи — то ли от голода, то ли от сытости, то ли от вечной тоски по свободе… Волки их ненавидят, и рвут, раздирают в кровавые клочья.Однако, случается, отступник выживает в стае — если только клыки его остры, и когти не знают пощады. И тогда рано или поздно он становится вожаком… Гончие, натасканные на природную дичь, дипломированные сторожевые псы, — эти «друзья человека» великолепно знают повадки своих бывших повелителей, все их слабости и недостатки.Собаки понимают, чего следует опасаться — и привычной оградой из красных флажков их не испугаешь… Знания, полученные от недавнего хозяина, обращаются теперь против него.— Каждый сам выбирает свой путь…— За некоторых это делают другие люди, — пожал плечами собеседник.Владимир Александрович пожал плечами:— Или обстоятельства.— Да… Осуждаешь?— По какому праву? Нет… Но и в ладошки хлопать тоже не стану.— Почему?— Я и в далеком детстве не верил в добрых разбойников. Так не бывает! Или-или…Виноградов вытер губы крахмальной салфеткой. Бутылка уже опустела, но опьянение так и не пришло — вместо него томило душу ни разу ещё не обманувшее предчувствие надвигающейся беды.Причем, страха не было… За последние годы вокруг Владимира Александровича погибло столько друзей и недругов, что собственная смерть уже воспринималась им не как пугающая абстракция — а в качестве вполне естественного и неизбежного завершения земного пути. В конце концов, для того, чтобы считать себя мужчиной вовсе не достаточно только ходить в туалет с соответствующей буковкой на двери.Есть и другие критерии…— Заказать еще?— Нет, спасибо. Я сколько-то должен? — Виноградов показал на стол и на внутренний карман куртки, где обычно хранят бумажник.— Обижаешь… — собеседник положил несколько купюр на поданный официантом счет. Подождал, пока спина в традиционном сюртуке удалиться на достаточное расстояние:— А ведь ты — такой же, как мы.— А я разве говорю, что лучше?— Не в том дело! Лучше, хуже… Просто ты — такой же.Очевидно, это стоило расценивать, как переход к деловой части беседы. Взаимное обнюхивание закончилось.— Слушай, Вася! Я очень рад был тебя видеть. Но если ты предложишь сейчас вместе ограбить Национальный банк или подстрелить хозяина публичного дома…— Неужели я произвожу такое удручающее впечатление? — хмыкнул Френкель. — Досадно выглядеть в глазах собеседника идиотом!— Шучу. Извини…Человек напротив подождал, пока уберут посуду. Придержал только чашечку с недопитым кофе:— Был такой знаменитый француз — Клод Леви-Страусс. Антрополог, исследователь самых диких и нехоженных уголков планеты… Человек, который почти не бывал дома.— Ну, слышал. В честь него даже джинсы, кажется, назвали?— Не важно! Но первая фраза его книги звучит так: «Я ненавижу путешествия…» — Френкель устало потер переносицу:— Ты ему веришь?Виноградов ответил не сразу. Подумал, и неожиданно для самого себя сказал правду:— Да! Абсолютно.— Вот именно. Он тоже был такой же, как мы — как ты, как я!— Вася, извини, но… — Владимир Александрович отогнул край манжеты на левой руке. — Время! Сегодня ещё вечерний прием в российском культурном центре, мне придется присутствовать.Френкель тоже посмотрел на часы:— Да, конечно, понимаю — служба!— Так что, давай о деле? Если хочешь.— Не хочу… но — надо! — Густо выдохнул собеседник. Все-таки, коньяк не минеральная водичка и бутылка на двоих потихонечку брала свое:— Скажи, как по-твоему: два миллиона долларов — это много?— Много, — честно признал Виноградов. Есть величины относительные, а есть абсолютные… В его представлении такая сумма при любом раскладе относилась ко второй категории.— Верно! Хотя, в сущности, это всего-навсего средних размеров «дипломат» — кожаный такой, черный. И замочки у него блестящие… — Френкель мечтательно прикрыл глаза.— Смотря какими купюрами, — уточнил, чтобы что-то сказать Владимир Александрович.— Пра-авильно. Какими купюрами? Разумеется, только сотенными — и самого, что ни на есть, нового образца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103