Когда за ним закрылась дверь, я уставился в окно и долго смотрел в небесную синь, будто искал там ответа на многочисленные вопросы, которых с каждым днем становилось все больше. Но так ничего и не нашел. Все оставалось чуждым мне и совершенно не волновало. Я все еще оставался человеком со стороны, наблюдателем. к такому положению привык и не желал с ним расставаться. Не нужно мне было имя, и не хотел я вживаться в неведомые мне заботы и биографию.На следующий день с меня сняли бинты, с которыми я так свыкся! Мне показалось, что я рассыпаюсь на части, — будто они держали еле склеенные осколки в определенной, причем законченной форме. Стало очень страшно. Понадобилось полдня, чтобы я привык к своему новому состоянию.Перед обедом я попросил сестру Кеннет принести мне зеркало. На этот раз мое отражение не напугало меня. Лицо приобрело оттенок жизни, вместо бинтов торчал короткий русый ежик, сквозь который просвечивал шрам, несколько зарубцевавшихся розовых полосок проходили вдоль висков и у скул. Кожа оставалась сильно натянутой, но порозовела и стала напоминать естественную. Я хотел было улыбнуться, но испугался, что она может треснуть, и не решился. Веки все еще были опухшими, но глаза блестели, оживляя все лицо.— Спасибо, сестра.Она улыбнулась и убрала зеркало.Руки, к сожалению, увидеть мне не удалось. После того, как сняли бинты, на них тут же натянули плотные хлопчатобумажные перчатки и завязали кисти тесьмой. Снимать перчатки запретили: кожа была еще слишком нежной и я мог повредить ее.После обеда я сидел некоторое время в кровати, потом меня пересадили в каталку. К приходу Олафа я был готов к прогулке. Он сам вывез меня из палаты, спустил на лифте вниз и выкатил кресло в парк.Когда мы отъехали от здания больницы на значительное расстояние, я спросил:— Вы привезли мне фотографии?— Да. Но очень мало, да и то отыскал с трудом. Возможно, где-то есть еще.Он остановился и передал мне несколько снимков.Я начал их разглядывать. На первом был изображен хорошо одетый молодой человек. Он сидел на краю стола и разговаривал по телефону. Очевидно, он даже не знал, что его фотографируют. Вид деловой и сосредоточенный.— Это ты в своем рабочем кабинете, — пояснил адвокат. — Только я не знаю, кто и когда тебя фотографировал.Снимок был сделан со значительного расстояния, и я не мог как следует разглядеть лица. Вторая фотография групповая. На ней было несколько человек.Олаф тклул пальцем в одного из них.— Вот это ты. Здесь тебе лет двадцать пять, студенческая фотография.На ней я вообще ничего разобрать не мог. Кучка юнцов, стоящих на лестнице, на фоне белого здания с колоннами.Третий и последний снимки были самыми интересными. Компания из трех человек. Девушка, сидящая за рулем «роллс-ройса» с откидным верхом, и двое мужчин. Тот, который слева, облокотился на капот машины, второй держался за открытую дверцу. Девушка была очень привлекательная — длинные черные волосы, большие глаза, обаятельная улыбка. У открытой дверцы стоял ладно скроенный блондин, стриженный под ежик, со светлыми глазами и открытой улыбкой. Лицо второго парня, очевидно, ровесника первого, тоже светлоглазого и светловолосого, было не такое открытое, а взгляд — настороженный. Тот, кто у дверцы, был одет в шорты и тенниску, а облокотившийся на капот — в костюм, сидевший на нем безукоризненно. Этот тип походил на манекен в витрине универмага.— Поясни мне эту фотографию, — я даже не сразу заметил, что перешел на «ты».— Это сравнительно недавний снимок. В костюме ты, у дверцы Элвис, а за рулем Джис. Снимок сделан в январе, сразу после их свадьбы. Вы втроем поехали во Флориду погреться на солнышке. Своего рода свадебное путешествие.— Я оставлю эти фотографии у себя.— Как хочешь. Они твои.— Это правда, что Элвис убил свою жену?— Сложный вопрос. Мы поговорим об этом, когда ты выпишешься из больницы.— Почему не сейчас?— Потому что тебе следует узнать массу побочных подробностей перед тем, как мы доберемся до главных.— О'кей, я потерплю. Но учти, потом я выжму из тебя все.— Зачем? Мне нечего скрывать от тебя. Не забывай, Сэд, я на тебя работаю.— Поедем назад, я устал. 4 Так проходил день за днем. Спустя педелю я начал двигаться самостоятельно, ходил по палате, делал легкую гимнастику. Получалось у меня все довольно неплохо, кроме спуска по лестнице. Тут я пасовал, мне становилось страшно, и кружилась голова. Сестра Кеннет приносила свежие газеты и журналы, поначалу читала мне вслух, а потом я стал читать сам. Доктор Глайстер занимался со мной логикой и математикой, сам составлял цифровые и логические задачи, с каждым разом все более сложные, а я их решал. В первые дни с трудом, но все же справлялся, и это его радовало.Дважды меня водили в кинозал, расположенный на верхнем этаже, и я смотрел удивительные фильмы. Кино приводило меня в восторг, хотя потом очень сильно болела голова, но я молчал об этом.Однажды Глайстср вошел в палату с незнакомым мужчиной. По виду очень важная персона: строгий костюм, выскобленный подбородок, острый колючий взгляд.Они приблизились к креслу, в котором я сидел с книгой в руках.— Мистер Марчес, — официальным тоном обратился ко мне врач, — к вам посетитель. Долго он нас не задержит. У него к вам несколько вопросов.— Хорошо, я слушаю.— Мое имя Баклайн. Морис Баклайн, следователь окружной прокуратуры.Глайстср недовольно поморщился и вышел из палаты. Сестра Кеннет не шевельнулась, продолжая заниматься вязанием. Баклайна это не смутило. Он взял стул и присел со мной рядом.— Вынужден вас побеспокоить, мистер Марчес. Долг обязывает. Я знаком с историей вашей болезни и ходом лечения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46