И почти сразу потерял связь с прежними друзьями. Полунина посадили из-за дурацкой истории, Слатковская вышла замуж, а с Танькой они некоторое время переписывались. Пока не поняли – ни Каширину, ни Коробковой эти письма не были нужны.
«Где вы теперь? Что с вами?» – снова с непонятной тоской подумал о прежних друзьях Алексей, стараясь воссоздать по памяти на холсте ту самую изрезанную ножиками грязно-зеленую скамейку, где они встречались по вечерам.
С момента их последней встречи прошло уже почти пятнадцать лет. Многое изменилось вокруг. Изменился мир, изменились и люди, живущие в нем. Тогда Каширин и представить себе не мог, что уедет из страны, женившись на женщине старше себя. Пятиюродной внучке князя Юсупова, оставившего Россию в семнадцатом году.
Не думал тогда Каширин и о том, что согласится быть на содержании у внучки белоэмигранта. Не думал, что будет готов на все, лишь бы уехать с Родины, чтобы попробовать научиться жить по-человечески!
Однако и здесь, в Греции, Алексею не удавалось обрести душевное равновесие. Восхищение от первых впечатлений общения с новой для него страной и народом постепенно сошло на нет. Каширин все чаще и чаще начинал вспоминать тот самый тарасовский дворик. Грезились ему и оставленные, но не забытые друзья и даже та клетушка в общежитии в Москве, из которой его выселили, едва Алексей закончил институт.
Каширин отступил на шаг от полотна и внимательно всмотрелся в наполовину написанный уголок двора своего детства. Скамейка, расположенная почти в центре картины, притягивала к себе взгляд, словно магнитом. Алексей не мог оторвать от нее глаз. Он как будто в одно мгновение перенесся в свое детство. И Каширину на миг показалось даже, что сейчас к этой скамейке подойдет Танька и аккуратно сядет на уголок... Но видение тарасовского дворика померкло так же неожиданно, как и появилось.
Вместо него перед глазами Каширина встал Акрополь, венчающий вершину холма. Алексей бросился к холсту. И через мгновение стена старенького двухэтажного кирпичного дома на заднем плане картины превратилась в одну из колонн величественного творения древнегреческих архитекторов. Вторая половина залитого солнцем клена преобразовалась в укрытый тенью кипарис. А над скамейкой нависла полуразрушенная статуя Афины Паллады.
Прошлое и настоящее переплелись на холсте в единое целое. Солнечный погожий осенний денек превратился в укутанные дождем зимние сумерки Эллады. И Каширин торопливо наносил на холст один мазок за другим, словно стараясь раз и навсегда стереть из памяти бередящие душу воспоминания. Прошлого не вернуть и тосковать по нему глупо и наивно.
Алексей снова отступил и внимательно посмотрел на свое творение. Чего-то на холсте не хватало. Какой-то важной детали, которая завершила бы переплетение двух тем: прошлого и настоящего. И Каширин понял, что еще должно быть на холсте. Грустно рассмеявшись, он несколькими быстрыми мазками изобразил на холсте контуры лица Елены. Как раз в том месте, где крона клена превращалась в листву кипариса. Лицо Елены холст словно разрывал, навсегда отделяя прошлое от настоящего.
– Блестящая аллегория! – услышал Каширин за своей спиной знакомый голос и обернулся. – Пожалуй, это самое лучшее, что ты сделал до сих пор. Сколько ты хочешь за эту картину?..
– Саша, ты когда-нибудь перестанешь появляться неожиданно? – деланно возмутился Каширин. – Мог бы постучать хоть раз, в конце-то концов!
– Боялся спугнуть твое вдохновение, – усмехнулся Юсупов и подошел ближе. – Так сколько ты хочешь получить за этот холст?
– Обсуди это с Еленой, – проговорил Алексей, вытирая испачканные краской руки о свою клетчатую фланелевую рубашку. – Хотя я не уверен, что захочу продать эту мазню...
Александр совершенно не обратил внимания на последнюю реплику Каширина. С задумчивым видом он не отрываясь смотрел на холст. Такие же огромные карие, как и у его сестры Елены, глаза Юсупова подернулись дымкой воспоминаний. Казалось, что аллегория Алексея напомнила ему что-то из собственного детства. И Юсупов забыл обо всем, что сейчас окружает его.
Каширин отошел к окну, удивленно и в то же время обрадованно наблюдая за реакцией Александра. Он словно в первый раз увидел брата своей жены и внимательно осмотрел его. Так, как будто они только лишь познакомились.
Юсупову было лет под сорок. Черты его округлого лица мало напоминали греческий профиль Елены. А аккуратная черная бородка «а-ля Николай Второй» вообще делала Александра похожим на абрека. Если бы не русые волосы, тщательно вымытые и уложенные, спадавшие золотистой волной до самых плеч потомка древнего княжеского рода.
– В общем, Лешка, можешь не пытаться мне помешать, – проговорил Юсупов, наконец оторвавшись от созерцания холста. – Эту картину я куплю. А коли тебе, творцу прекрасного, претит говорить о финансах, обговорю эту тему с Еленой.
– Она даже не знает, что я сегодня писал. Кстати, разве Елены нет?
– Горничная сказала, что она ушла к этому идиоту Георгиадису, – пожал плечами Александр. – Что-то связанное с твоей выставкой.
– Ах да! Помню, – Алексей потер плохо вытертым пальцем висок. – Пойдем-ка что-нибудь выпьем...
Каширин приоткрыл дверь мастерской, пропуская Александра в гостиную. Молодая черноволосая горничная с экстравагантным именем Электра, сметавшая метелкой из перьев пыль с антикварного буфета, вопросительно обернулась к ним. Предвосхищая ее вопрос, Каширин отрицательно покачал головой и достал из бара бутылку виски, содовую и два стакана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17