Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.— Я требую адвоката, — ныл Сапковский.— Адвоката нет. Могу палача предложить.— Что?! — взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.— Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, — доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, — Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.— Это гестапо, да? — взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?— Что рассказывать?— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.— Я ничего не делал!— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.— Торгаш ты, — поправил Гринев.— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?— Я не знаю.— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.— Я правда не знаю!— Кто?— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.— Кто, я тебя спросил.— Мог… Мог только…— Ну.— Только Арнольд.— Почему?— Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…— Деньги, которые собрал Сорока со всего города?— Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.— И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? — иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.— Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.— Резонно… Дай протокол допроса и ручку, — попросил Ушаков у своего заместителя.Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».— Прочитай, подпиши, — он протянул бумагу Сапковскому.Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:— Я не могу это подписать!— Ты мне все это разве не говорил только что?— Говорил. Но подписать не могу.— А куда ты на хрен денешься, — жестко произне Ушаков.Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.— Отлично, — кивнул начальник уголовного розыска. — Посидишь в пятом кабинете час — и свободен.— Как? — не понял Сапковский.— Пока свободен…Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.— Так вы знали, что я невиновен, — произнес Сапковский. — Тогда зачем все это?— Что — это?— Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.— А ты и есть законченный преступник, — сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:— Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы — там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.— Я ему уже палача предлагал, — усмехнулся Гринев.— Во, поперла классовая ненависть, — хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.— Классовая? Это уже интересно, — посмотрел на него с насмешкой Ушаков.— А хотите откровенно? — спросил Сапковский.— Давай.— Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. — Слова лились из Сапковского — нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. — Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию — и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие — делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111