А теперь, когда ноги совсем отказывали ему, он пожалел, что отказался от предложения сына. Он бы с удовольствием посидел в библиотеке. Его спальня на первом этаже тоже была великолепна - огромная кровать под балдахином, обитые шелком стены, ломберные столики, отреставрированные прекрасными мастерами, бронзовые статуэтки на столиках, картины Бенуа и Сомова на стенах, бронзовая люстра.
Из библиотеки ему принесли вниз вольтеровское кресло, на котором он любил сидеть и листать дореволюционные русские журналы, подшивку "Нивы", например, или роскошное "Золотое руно". Он любил декадентство, как и ренессансный реализм. В гостиной стены украшали портреты кисти Левицкого и Боровиковского. В центре висели огромные портреты Жоржа и Клер, сделанные французским художником в тридцатые годы.
Клер, как живая, грустными глазами смотрела на сидящих в гостиной.
У месье Жоржа был русский повар, умевший готовить блюда, рецепты которых были для других утеряны. Он познакомился с его отцом еще в пятидесятых годах в парижском русском ресторане, переманил его к себе, а потом его сын, унаследовавший искусство отца, продолжил его дело.
Изумительная уха, щи, расстегаи, всякие соленья, моченья и варенья, пироги, калачи, рыбы всех сортов - и жареные, и вареные, и копченые - все было по традиционным русским рецептам, вывезенным из бурлящей революционной России. С годами старик стал равнодушен к еде - предпочитал кашу, фрукты, овощи. Пил только чай, который ему заваривали особым способом, со всевозможными травами. Уже пятнадцать лет он не брал в рот ничего спиртного, а до этого очень любил "Мартель", пил его каждый день. И курил трубку до восьмидесяти двух лет.
- Разрешите помочь вам, месье Жорж. - Жан-Пьер, поддерживая старика под руки, помог ему подняться по белой лестнице в дом.
В огромной прихожей со старика сняли его широкий плащ, и он остался в черном просторном сюртуке и таких же черных широченных брюках. На ногах были мягкие замшевые туфли.
Сюртук был постоянно расстегнут, под ним были светлый жилет и бежевая рубашка, на шее - шейный цветной платок.
Слуги под руки провели его в гостиную и усадили в мягкое кресло в торце огромного екатерининского стола. Ему подали кашу с фруктами и крепкого чаю. Ел он неохотно, отчего-то именно сегодня старика охватило чувство тоски, какого-то жуткого одиночества и безысходности. Он понимал, что жить ему остается совсем немного, он выиграл эту борьбу с жизнью, взял от нее все, что мог, - приключения, интересную работу, достаток. Так до поры до времени казалось ему. А вот нет - оказалось, проклятая жизнь и в самом конце может преподнести ему сюрпризы. Ну почему у Поля только один сын? Как это было неразумно! Почему они так долго скрывали от него пагубную суть его внука? Он бы обязательно порекомендовал сыну заводить другого ребенка, наследника их дел. А теперь что? Полю почти шестьдесят, его жене шестой десяток... Какие дети? Что же ему, бросать свою жену и жениться на молодой? Абсурд... Поль предан Мари, он очень любит ее...
С отвращением Жорж жевал экзотические фрукты, запивая их душистым чаем. Вдруг появилось сильное желание закурить трубку, но он вспомнил о своем чудовищном возрасте и отказался от нелепой затеи. Он не хотел закашляться и умереть прямо здесь, в гостиной. Хотя, впрочем, какая разница, где помирать? Кашу старик доесть не смог. Он жестом показал, что ее надо убирать со стола. Он откусил два куска от только что испеченного круассана и отложил его в сторону. Все. Завтрак был закончен.
Старик хотел было направиться в свою спальню и посидеть в вольтеровском кресле. Ему обычно включали стереосистему, и он слушал старинные русские романсы. Он закрывал полуслепые глаза и впадал в дрему. Ему вспоминались события девяностолетней давности: Царское Село, гарцующий на коне бравый генерал - его отец, и они, восьмилетний Жорж и одиннадцатилетний Андрей, с мамой за руку, машущие отцу. И звуки военного марша. Да, будто все это было вчера...
А что на самом деле было вчера? Плачущие Поль и Мари, а чего они плакали? Ах, да - умер Жорж... Нет, этот парень не был жильцом на этом свете, что так уж убиваться?
Он сидел в гостиной и не понимал, почему к нему не идут слуги. Где Жан-Пьер, черт его побери? Он сурово глянул в сторону двери и увидел искаженное гримасой ужаса морщинистое лицо Жан-Пьера. У верного слуги дергались губы, словно он хотел расплакаться. Старику это не понравилось. Какого рожна этот старый дурак убивается об этом гомике, позорившем их славный род...
Кого только не было в их роду - действительные тайные советники, фрейлины, генералы, были и злодеи, заговорщики, дальний родственник был декабристом, а довольно близкий стал террористом, бомбометателем, покушавшимся на коронованных особ. Случалось и такое, но чтобы быть гомосексуалистом, да еще заболеть омерзительной болезнью, следствием своей пагубной страсти... Дороховы, бравые офицеры, любимцы женщин, весельчаки и гурманы - и этот извращенец... Какой позор! Очень хорошо, что он умер...
Печаль сменилась у старика гневом, а это был хороший признак. Именно гнев возвращал его к жизни.
Что он там кривит губы, этот старый осел?
Гнев переполнял Дорохова. Гневу он был подвержен смолоду, как и его покойный отец. Очевидцы рассказывали Жоржу, что, когда отца в семнадцатом году вели на расстрел, он разразился отборнейшей бранью в адрес комиссара, руководившего расстрелом, а потом попытался броситься на него и, уже скрученный мозолистыми руками, умудрился плюнуть в бородатую очкастую рожу комиссара. Озверевший комиссар сам выстрелил в лицо генералу, мигом превратив его красивое тонкое лицо в кровавое месиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96