Влупи им там по первое число, чтоб знали…— Вот именно, — нахмурил бровки Лузгин. — Я тут совершенно не при чем. А, соответственно, и мои советники, и помощники. Как бы только этот Верещагин опять не подгадил, это такая, должен тебе сказать, скользкая тварь, из любой ситуации вывернется…— Из этой не вывернется, — заверил его Иляс. — Я всего тебе не рассказываю, ты занят важными государственными делами, насущными проблемами области, и кое-какие проблемы я с твоего позволения решу сам. Счетец его в швейцарском банке в самое ближайшее время пойдет на благо родины… И её преданных слуг, разумеется, — загадочно улыбнулся он. — А против мэра у меня есть такое, чего он никак не ожидает… Короче, все козыри у меня на руках. А Верещагин будет идти как щенок по тому лабиринту, который я для него подстроил. И все в соответствии с законом.— Вот это хорошо, это очень хорошо, — важным голосом одобрил его слова раздобревший губернатор. — Все должно быть в соответствии с законом. Не надо нам никакой уголовщины. Не потерплю!!! — привстал он и стукнул кулаком по столу, подражая одному известному деятелю. — А все же, — снова присел он на свое мягкое кресло, — неплохо было бы, чтобы комбинат был в наших руках…— Ох и жаден ты, Семен Петрович, — вздохнул Иляс. — Да он и так в наших руках, хотя у нас с тобой и без него денег выше крыши. Вспомни, как мы с тобой на нарах бычок пополам делили, нам бы тогда блок или хоть пачку «Примы» или бутылку настоящей водки, или палочку свиного шашлычка… Вот каков был у нас предел мечтаний, дорогой блатырь… А теперь тебе все мало… Ох, нехорошо…— Тебе, как будто, деньги не нужны? — буркнул недовольный неприятными воспоминаниями Лузгин. — Можно подумать, ты святым духом живешь или утренним намазом…— Не совершаю я, Семен Петрович, намаз. Грешен. Не мусульманин я, и не православный. И не католик, и не буддист. Не знаю я своей национальности, понимаешь, не знаю. Помню себя, как шлепал босиком по грязи, подбирал брошенные куски хлеба и ел их, не очищая от грязи, помню, как мне семилетнему выбивали зубы за украденную булку или огурец, а вот насчет национальности не у кого было спросить. Сколько помню себя, был Илясом, фамилию дали в детдоме, где я чалился несколько месяцев. А так один черт знает, кто я такой… Глаза раскосые, а борода растет, как у грузина, два раза в день приходится бриться. Грудь волосатая, ноги… Узнать бы, кто я на самом деле, кто мои родители… Впрочем, незачем это, — махнул он рукой. — А деньги — прах, Лузга! Прах! Главное — борьба, главное — игра. И ещё мне тут сказали какое-то странное словечко — с п р а в е д л и в о с т ь… Не слышал?— Дурака валяешь? — помрачнел Лузгин. — Горбатого лепишь?— Отвыкай от блатного жаргона, Лузга, то есть, многоуважаемый Семен Петрович. А деньги эти проклятые мне, разумеется, тоже нужны. Для того, чтобы чувствовать свою независимость, чтобы не пресмыкаться ни перед кем. Но не так уж мне их много нужно, как тебе… Кажется…, — добавил он, смягчая свою мысль.Смягчился и Лузгин, он встал из-за стола и начал вальяжно расхаживать по длинному кабинету в своем светлом, безукоризненно выглаженном костюме, заложив руки за спину.— Молодец ты, — похвалил он Иляса. — Просто молодец! Что бы я без тебя делал?— Что ты, что ты, Семен Петрович, свято место пусто не бывает, не я, так другие бы тебе помогали. Ты у нас птица высокого полета, такой губернией управляешь. Она в несколько раз больше какой-нибудь там Бельгии или Швейцарии, чувствуешь масштабы?!— Лучше одна Бельгия, чем двадцать заснеженных пустынь, населенных уголовниками, — буркнул Лузгин, однако слегка выпятив от гордости живот и громко щелкнув подтяжками.Иляс расхохотался.— Двое из этих уголовников находятся здесь, так что не надо о присутствующих, — попросил он, продолжая смеяться. — А дело мерзкого мэра я доведу до конца. Тут могут быть и нюансы, особенно, что касается его счета на круглую сумму. Объект ещё не доведен до необходимой кондиции, он еще, так сказать, не дозрел, Семен Петрович…… Объект же в это время ехал на своем белом «Мерседесе» в свою загородную резиденцию. На коленях он держал кейс с миллионом долларов, полагая, что сейчас он совершил правильный поступок, так как лучше потерять часть, чем все. Он сидел на мягком сидении и вспоминал историю, вспоминал, что во время революции выжили именно те, кто успел вовремя смыться из революционной России. А те, кто призадержались по тем или иным причинам, сгнили в бескрайних просторах ГУЛАГа.«Завтра же, завтра же надо сматываться», — думал Верещагин. — «Ни секунды промедления. Прямо в Кобленц к Ленке, а потом снять деньги со счета и ту-ту… Куда-нибудь в бескрайние просторы Соединенных Штатов Америки, на покой, на отдых… Новые документы, новая жизнь… Вилла, море, красотки… А Верка пускай катится, куда хочет. Я её с собой в новую жизнь не возьму, попользовался её услугами, и все. Она тоже поимела немало. Пришла пора разбегаться. Так-то вот…»«Мерседес» подкатил к четырехэтажному особняку. Из него, держа коричневый кейс в руке, вышел Верещагин, вполне довольный собой. Он направлялся к дому, сопровождаемый охранниками и слугами.— Вера Георгиевна дома? — важно спросил мэр.— Нет, она куда-то уехала, — сообщил охранник.— По магазинам? — уточнил Верещагин.— Да нет, она вышла из ворот с маленьким чемоданчиком в руке и просила, чтобы никто её не сопровождал. Я сказал, что так не положено, что ей полагается машина с шофером и охранником, так она на меня так закричит: «Пошел вон! Скоро вас всех отсюда разгонят! Кончилась лавочка! Бегите, пока не поздно, да прихватывайте с собой все, что плохо лежит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77