Короткая, аккуратно подстриженная бородка серебристой лентой окаймляла загорелые впалые щеки, придавая вид научного работника. Крупный лоб был открыт. Волосы старательно зачесаны назад. Светлые брови давали простор ясному взгляду глаз. Только светились эти глаза странным голубовато-свинцовым светом, как лампы дневного света. Ответа в них искать было бесполезно. Жесткие губы Цунами, даже складываясь в улыбку, не становились менее напряженными.
Было ясно, что, кроме него, никто не посмеет нарушить молчание. Поэтому безо всякого упрека он объяснил:
– На эту затею никто денег не даст. Слишком банально и неинтересно. А я вообще никогда никому не даю ни копейки. Даже ей. – Он кивнул головой в сторону Галины, которая подтвердила его слова обворожительной улыбкой. – Но всегда готов приближенным ко мне людям подсказать, как следует делать деньги. Если вы готовы последовать моему совету, начнем разговор. Если же не уверены в этом, то еще немного выпьем и расстанемся до ваших лучших времен.
Стало ясно, что пришло время единственного решения. Курганов готов был встать и попрощаться. Он с надеждой смотрел на Веню. Тот отвел взгляд. Цунами понял возникшее смятение в душах гостей, встал и небрежно предложил:
– Вы подзакусите, а я пока пойду переоденусь. Галина, где моя белая шелковая рубашка? Хочу надеть новый однобортный костюм.
Галина выпорхнула из-за стойки бара, и они вместе исчезли в анфиладе арок.
Курганов, не желая более играть роль молчаливого истукана, сказал решительно:
– Пошли отсюда.
– Куда? В дворники? – язвительно спросил Веня.
– А ты хочешь обратно в тюрьму?
Веня стал вдруг серьезным. Его пухлые губы упитанного ангелочка упрямо сжались в красный бутон. Через дымчатые стекла пробился надменный взгляд подслеповатых глаз.
– Только богатая, шикарная жизнь сможет заглушить во мне боль всех четырнадцати лет заключения. Обычная жизнь ни тебе, ни мне не принесет успокоения. Мы свою порцию дерьма съели. Хватит! Либо все, либо ничего. А поскольку ничего у нас уже было, значит, впереди – все! Уходи один. Но учти, второй раз Цунами руку не протянет.
Минут через двадцать, когда Цунами появился перед ними, одетый в элегантный темно-серый костюм и черные кожаные туфли, Курганов сидел, мрачно потупив взор и не находя в себе сил встать и уйти.
– Отлично, – произнес Цунами. Выпил еще виски и, не задавая никаких вопросов, принялся ни с того ни с сего рассказывать о своей жизни: – Первый раз я подзалетел в начале семидесятых. Это было в Ростове-на-Дону. Жил я тогда в Газетном переулке, неподалеку от Театра оперетты, и влюблен был в артистку, которую звали Адель. Для романа понадобились деньги. И какие! Артистку же не пригласишь в пирожковую! Тогда-то и смилостивился надо мной один невзрачный мужичок – собиратель всякой ветхой дряни, как мне тогда казалось. Однажды вечером, когда Адель, смеясь на весь переулок, ушла в компании поклонников в ресторан «Ростов» при гостинице «Дон», этот самый мужичок обнял меня за плечи и сказал простые слова:
– Не желай любви из милости, будь гордым, а гордый человек не бывает нищим…
Я согласился с ним, и он повел меня к себе домой. Тогда впервые я увидел настоящий антиквариат. Глаза разгорелись. Еле совладал с руками, чтобы не заграбастать какую-нибудь диковинную штучку. Там же и получил задание. В ростовском музее краеведения, в витрине, без всякой сигнализации хранились уникальные сокровища – семь фаларов сарматского вождя. Вы-то до сих пор не слыхивали о них…
Веня и Курганов в подтверждение кивнули головами.
– Это – серебряные диски, обтянутые золотыми пластинами. На них изображены всякие животные, но не натурально, а так – черточками. В центре двух больших фаларов выгравированы головы барса, инкрустированные бирюзой. Ну, там глаза, уши, особенно красивы – раскрытые пасти. Во втором веке до нашей эры эти самые фалары украшали сбрую коня.
Больше он мне ничего не сказал. Чтил, падла, Уголовный кодекс. До остального я допер сам. Сходил несколько раз в музей. Прикинул, что к чему. Сплел веревочную лестницу и ночью спустился по ней с крыши шестиэтажного дома на крышу прилегающего к нему музея. Через чердак пробрался внутрь, выдавил стекло в витрине и забрал эти самые фалары. Назад поднялся по веревочной лестнице и чуть не грохнулся. Ощущение на всю жизнь осталось. До сих пор иногда снится, что лечу с этой лестницы вниз.
Цунами налил себе еще виски, бросил кусочек льда и пальцем показал Вениамину, чтобы тот пил коньяк. На Курганова специально не обращал никакого внимания. У того на лице слишком явно отразились все душевные переживания.
– Буду краток. Фалары отдал коллекционеру, а он мне вместо них – два слитка золота и предупредил, чтобы, если вдруг менты на хвост сядут да начнут колоть, разыграл «дурочку», будто я содрал с фаларов золото и переплавил его. – Цунами вдруг громко расхохотался, очевидно, вспоминая, каким дураком он тогда был. Выпил виски и продолжил: – Менты меня взяли через три дня. Сейчас-то я понимаю, что по наводке того самого коллекционера. А тогда, сидя в КПЗ, голову ломал, поражаясь, как они на меня вышли. Ну, остальное вам ясно… Так вот, коллекционера этого я не замочил, не сдал, а с первого же дня, как очутился на свободе, стал незримо опекать. Он, бедняга, и не знает, сколько туч над его головой я разогнал. За двадцать лет раз пять на него собирались наезжать. Зато теперь богаче коллекционера в России нету. Пришла пора изымать ценности. Живет он в Москве, так что далеко ходить не придется. Для начала мне нужны фалары. Как воспоминание о юности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164