Из коридора послышался надтреснутый от волнения голос: «Лимон, открывай и не делай глупостей. Дом окружен. В случае сопротивления открываем огонь на поражение».
Лимон медленно принялся искать в темноте свою сумку, где хранились деньги, чековые книжки и несколько гранат. Нужно уходить через террасу. Там на всякий случай давно заготовлены веревки и верхолазные кошки. Но не успел он сделать и шага к террасе, как на ней мелькнули фигуры людей с автоматами и тут же посыпались стекла. «Конец», — спокойно подумал Лимон и полез в сумку за гранатой. Входная дверь треснула и слетела с петель. Со стороны террасы раздалась короткая автоматная очередь. Пули прошлись по хрустальным подвескам люстры. Лимону ничего не оставалось, как разбросать гранаты. Но какая-то мощная сила удержала его и заставила переступить пустую раму рассыпавшегося зеркала.
Тело Лимона стремительно полетело вниз. Омоновцы, ворвавшиеся в квартиру, видели исчезающего на глазах преступника и, не сговариваясь, открыли огонь.
Пули беззвучно пропали в зеркальном проеме. Один из омоновцев устремился в погоню. Но лишь подбежал к раме, она мгновенно вспыхнула пламенем. Его длинные языки не позволили продолжать движение. В считанные секунды рама сгорела и развалилась на дымящиеся головешки. Когда дым развеялся, изумленные омоновцы в свете фонарей увидели только почерневшую от копоти глухую стену.
* * *
Бутончик и Маргуша никак не хотят расставаться со мной.
Притормозили возле моего дома и продолжают уговаривать ехать к ним. За эти два дня они меня ужасно полюбили. Я их тоже. Лучше через неделю снова поедем кататься на лыжах. После бесчисленного количества поцелуев Бутончик на прощание протягивает маленький белый конвертик:
— Это тебе на булавки.
Лукаво улыбается и уезжают. Вхожу в подъезд. Первым делом лезу в конверт. Там двести долларов. Какие милые люди. Все! С завтрашнего дня начинаю новую жизнь. В конце концов Наташка умерла. Ей хорошо. А мне нужно как-то устраиваться. Куда бы сплавить Пата? Почему мне злостно не везет? Вокруг день и ночь шикарно тусуется народ. Мне ведь тоже хочется. Пока приглашают. Лучше бы Пата убили, чем Наташку. Ну, опять расселся на Наташкином диване. Наверное, пьяный. Третий день в халате по квартире бродит. Учился бы лучше крутиться, как Бутончик.
— Все шляешься? — с ходу хамит Пат.
— Ага. Убийцу ищу…
— Нечего его искать, — мрачно, пещерным голосом возражает мне Пат.
— Вот и Наташка советует завязать. Но не могу. Он мне как мужик понравился. Такого раз в жизни встретишь, — говорю я и скрываюсь в своей комнате. Тело изнемогает под одеждой. Два дня, проведенные в бане, истончили, изнежили кожу. Привыкать к одежде труднее, чем отвыкать от нее. Раздеваюсь догола и набрасываю Наташкин халатик. В кармане лежала записная книжка. Где она? С непонятным раздражением суетливо перебираю вещи. Ума не приложу, куда могла засунуть. Бывает, что некоторые мелочи, даже ерунда, способны вконец отравить настроение. Понимаю, что исчезнуть не могла, но нервы на взводе.
Переворачиваю вверх дном постель. Выбрасываю все из тумбочки. Достаю из-под кровати пыльную обувь. Нахожу смятую двадцатидолларовую бумажку. А книжки с Наташкиными телефонами нет. Надо успокоиться и вспомнить. О ней я рассказала Пату, когда он валялся рядом в истерике. Значит… или она в комнате… или ее украл Пат Новое дело. Зачем она ему? Еще не хватало, чтобы в моих шмотках копался. Приехала в таком прекрасном настроении, и на тебе — опять ругаться!
Внутри клокочет возмущение. Подлый все-таки Пат. Зачем, дура, ему призналась?
Теперь будет совать нос куда не надо. Ментам заложит. Идиотка я полная. На свою голову пожалела. От этих коммуняк жди любой подлости. Еще обвинит, что я сообщница. От этих мыслей становится страшно. Ну зачем ему рассказала? Страх подталкивает меня. Отбрасываю туфли и несусь в большую комнату Он, гад, сидит на стреме — ждет, когда обнаружу пропажу.
— Слушай, ты какое имеешь право копаться в моих вещах?
— Твоего здесь нет. Все Натальино. И записная книжка, естественно.
— Пат важно выпячивает губу. — Давай лучше поговорим о дальнейшей жизни.
— Чьей?
— Твоей. А может, и нашей.
— Нашей! — делаю круглые глаза. — Ну и намеки! — прикидываюсь дурой. — В каком смысле — нашей?
— Живем же, — как-то уклончиво объясняет Пат — Глупости. Живем, пока не выгнали. Уже приходил старый хрен, интересовался. Ты был пьяный. Не помнишь.
Пат задумчиво увлажняет языком пересохшие губы. Напряженно морщит лоб. Жестом приглашает сесть рядом.
— Разговор между нами серьезный. Ты — взрослая женщина и должна задуматься о будущем.
Молчу, хотя с удивлением начинаю врубаться, куда клонит этот псих!
Неужели собирается предложить выйти за него замуж? Вот потеха! Буду делать вид, что не догоняю. Подхожу к дивану. Скромно сажусь рядом. Пат воспринимает мoe покорное молчание как одобрение. Продолжает более энергично:
— Эту квартиру я им не отдам. И тебе идти некуда. Будешь мне дочерью, хозяйкой… женой. Со мной будет хорошо… Меня надолго хватит. Наберу новое дыхание. Подниму язи. Успокоимся и заживем. Мы с тобой навсегда повязаны Натальей. Судьбе угодно объединить нас… Ты многое узнаешь обо мне.
Почувствуешь. Ни один мужик от меня к себе не перетянет. Будем вместе поминать о Наталье. Ухаживать за ее могилкой. Благодарить за наше счастье. И не волнуйся, двадцать четыре года — еще не разница. Я и через двадцать буду таким же. После твоего признания я понял — ты единственны женщина, умеющая чувствовать мужчину. Тебе нужен я.
Пат произнес речь, как на партсобрании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75