«Все, Катя. Это седьмой. Последний. Упокой Господи твою душу!»
35
На площадке перед рестораном было оживленно. Спешно покидали «Сарагосу» напуганные стрельбой посетители, разъезжались со стоянки машины. У входа стоял серый омоновский автобус, здание окружили «рафики» «скорой», «уазики» ФСБ, милицейские «канарейки». От фар и мигалок рябило в глазах. Между машинами сновали люди в милицейской форме, белых халатах, вечерних платьях, шубах, мордами вниз лежали на асфальте задержанные.
Рыбаков полной грудью вдохнул морозный воздух. Никто его не замечал, никто ни о чем не спрашивал, не требовал объяснений. Казалось, все забыли о его существовании. Он понимал, что Карпухин припишет ликвидацию особо опасного бандита себе, но не это его сейчас настораживало.
«Ключи! Ключи от машины. Как они оказались у Карпухина? Зачем он забирал их?..»
Он подошел к лежащему на насте хмурому охраннику в наручниках.
— Кто у него изымал оружие? — спросил старлей у сержанта с пистолетом-пулеметом «кипарис» на изготовку.
Сержант кивнул в сторону милицейского «мерса» с распахнутыми дверцами и освещенным салоном. Рядом с машиной стояли три офицера и о чем-то разговаривали. В салоне работала рация. Рыбаков подошел, предъявил удостоверение.
— Табельный «Макаров» верните, — потребовал он.
— Не положено, — отрезал молодой лейтенант.
— С положенными знаешь что делают?! — разозлился Рыбаков.
— Верни, — коротко приказал майор с папкой под мышкой. Лейтенант кивнул на сиденье, где, словно на витрине, был разложен изъятый у бандитов арсенал. Опер забрал свой пистолет, проверил обойму, сунул в карман.
«Старший лейтенант Рыбаков из МУРа, тот самый, который Кныха уконтрапупил», — негромко сказал кто-то за спиной героя дня.
«Считай, что уже капитан», — вторил ему другой голос.
Рыбаков направился к стоянке. Каким-то шестым чувством он поймал на себе чей-то пристальный взгляд из толпы.
Букельский!
Отставной гэбист подошел первым, протянул руку:
— Поздравляю, старлей, — улыбнулся он одними губами. — Классно сработано! Можете сверлить дырочку для ордена.
Руки Рыбаков не подал, посмотрел на директора «Кипариса» снизу вверх.
— В машину, Андрей Андреевич, — процедил опер сквозь зубы.
— Что?
— Садись в машину. Или я сейчас просверлю дырочку в твоей голове. Ну!
Букельский побледнел, отступил на шаг.
— Я умею считать только до трех, — промолвил Рыбаков и протянул ключи.
— Да вы… ты… да вы что, стар…
— Один!..
Букельский взял ключи, направился к стоянке, но через несколько шагов остановился в нерешительности, повернулся к Рыбакову:
— Чего вы от меня хотите?
Черный зрачок «Макарова» смотрел экс-гэбэшнику прямо в лоб.
— Заведите мотор и подгоните машину сюда.
Ослушаться Букельский не рискнул. Он долго возился с замком, потом наконец завел машину и, обогнув «рафик» «скорой помощи», проехал двадцать метров до знака «Остановка запрещена».
— Премного благодарен, — картинно кивнул старлей, подходя к машине.
Букельский вышел из «Жигулей», злобно посмотрел на опера.
— Ты за это ответишь, Рыбаков! — прошипел он.
— Все мы когда-нибудь за что-нибудь ответим.
Рыбаков захлопнул дверцу и медленно поехал к спуску на автостраду.
Справа и слева от дороги черными свечками возвышались деревья.
«Не рискнули у кабака, — понял старлей. — А тогда что?.. Засада? Или „дистанционка“?..»
Не столько обострившийся в последние годы профессиональный нюх на опасность, сколько простая логика подсказывала: не могут, не должны его просто так отпустить на все четыре стороны, зная, что раунд с Кныхаревым он выиграл и теперь на очереди остальные. Рыбаков резко свернул в лес, выскочил из машины. Он пропустил какой-то «вольвешник», перебежал через дорогу, провалился в заснеженный кювет, и тут рвануло, да так, словно гром и молния одновременно потрясли землю и осветили небо.
«Значит, все-таки „дистанционка“!»
Через пятнадцать минут на попутной машине он уже ехал по Москве.
Чувство пустоты и бессмысленности существования — то, чего он так боялся, из-за чего просыпался по ночам в холодном поту, надвигалось неотвратимо. Светлый образ Кати, сопровождавший его все эти годы, неожиданно исчез, и Рыбаков вдруг с ужасом осознал, что не может восстановить его в памяти. Зато семеро убитых ее насильников вереницей проходили перед его мысленным взором.
«Неужели так будет всегда? — пронеслось в голове. — „Не дай мне Бог сойти с ума…“
Устало поднимаясь по грязной лестнице, опер по инерции просчитывал плюсы и минусы своего поведения:
«Пока они разберутся, что меня в машине не было, я буду числиться в мертвецах. Сколько? часа два-три?.. до утра?.. Потом на меня начнется охота. Либо смириться с участью мертвеца, либо нанести удар первым. Убить — значит жить».
Он повернул ключ в замке, вошел в темную прихожую и замер. В комнате горел ночник, в щель под дверью пробивалась полоска мягкого синеватого света. Рыбаков сунул руку в карман, снял пистолет с предохранителя. Стараясь ступать бесшумно, он подошел к двери и прислушался. Тишина. Держа пистолет на изготовку, толкнул дверь…
— Войдите, Варфоломеев. Войдите и сядьте.
Старик Акинфиев сидел в кресле, спиной к входной двери, из-за высокой спинки был виден лишь его лысеющий затылок. Свет падал на стол, на фотографию Кати размером девять на двенадцать.
— Как вы сюда попали? — спросил Рыбаков и спрятал пистолет.
— Так же, как вы попадали в дома своих жертв, — ответил Акинфиев, не открывая глаз.
Рыбаков-Варфоломеев сел на диван. Он слышал, как пульсирует кровь в голове, а больше — ничего:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80