А это было опасно, потому что строптивая доцентша вполне могла утвердиться в мысли о том, что данная студентка станет плохой учительницей и повредит детям. А это уже, в свою очередь, означало, что Инна Менделевна ляжет костьми, чтобы помешать незадачливой студентке стать учительницей. Со всеми вытекающими последствиями…
В конце практики у них с Мариной состоялся крупный разговор.
— Вы не любите детей, — строго и твердо сказала Збарская, буравя Марину проницательным взглядом. — Это очень плохо. Очень. Поэтому за практику я ставлю вам три.
Для Марины это была первая тройка за все годы учебы. Ошеломленная несправедливостью, она решила поспорить.
— Но я люблю детей, — стиснув зубы, возразила она.
— Своих? — издевательски парировала Инна Менделевна, вертя в руках огрызок карандаша, валявшийся на столе. — Своих детей? Своих все любят.
— Нет, — вспыхнула Марина. — Зачем вы все переворачиваете? Я люблю не только своих детей. Других тоже. Я люблю всех хороших детей.
— А! А! — торжествующе просияла Збарская и облила Марину таким взглядом, который появляется у следователя в тот момент, когда преступник неосторожно признается в совершенном злодеянии. — Вот вы и сказали сами! Вы любите хороших детей! Вот где гнездится педагогическое зло! Легко любить хороших детей, они такие милые мордашки. А кто будет любить плохих? Об этом-то вы все и не думаете совсем! Как будто плохие не нуждаются в любви.
На Марину иногда «накатывало», она знала за собой такую особенность. Когда что-нибудь особенно возмущало, она могла вдруг взять да и наговорить с отчаяния лишнего. В тот момент с ней случилось что-то вроде этого. Выслушав вздорные обвинения Збарской, Марина внезапно вспыхнула и, сжавшись всем телом, как будто перед прыжком, сказала отрывисто:
— Любить плохих детей — противоестественно. Дети — это люди. Плохих людей не за что любить.
Марина была абсолютно честна в ту минуту и» впоследствии утвердилась в этом мнении. Инна Менделевна внимательно посмотрела на нее через толстенные линзы очков и вынесла приговор:
— Вы — не педагог. Педагог так рассуждать не может.
От этих слов внутри у Марины все оборвалось. Она поняла, что теперь все кончено. Практика показывала, что те, кого Збарская не считала педагогами, как правило, не доучивались до конца, — она выживала их из института, используя для этого любые методы и рычаги, включая запрещенные. Для нее в этом не было ничего плохого — ведь она боролась за интересы детей…
А раз так уж получилось, что Марина не удержалась и ляпнула правду, что толку растягивать агонию? Обидно, конечно, но, как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
— Тогда вы не должны ставить мне три, — тихо сказала она, подняв глаза и пристально посмотрев на Инну Менделевну. — Почему же три? Ставьте уж сразу два, и дело с концом. Раз я, по вашему мнению, не могу быть педагогом…
Сказав эти слова, она пожала плечами, стараясь изобразить спокойствие, хотя сама была напряжена как сдавленная пружина. Хотелось кричать и плакать одновременно.
Разговор происходил на кафедре психологии в пять часов вечера, когда дневные занятия уже окончились, а вечерние еще не начались. Збарская воровато оглянулась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного вокруг, достала из сумки пачку «Беломора».
— Вечно не разрешают курить в здании института, — проворчала она недовольно. — Вот ханжество-то… Все кругом курят, а стоит папиросу взять в зубы — привязываются.
Она закурила, выпустив по-солдатски через толстые ноздри две струи плотного дыма, а потом внезапно улыбнулась.
— Я не сказала, что вы не можете быть педагогом, милочка, — ухмыляясь, заметила она оцепеневшей Марине. — Я сказала только, что вы не педагог. Но школьной училкой вы, конечно, можете быть. Почему бы и нет? Наверное, вы даже будете лучше многих других.
Она вздохнула, видимо подумав об этих самых «других».
— У вас есть свое мнение, которое вы не боитесь высказывать, — добавила она, выкурив папиросу в три затяжки, — что для большинства ваших будущих коллег просто немыслимо. Кроме того, за время практики я заметила в вас еще одну сравнительно редкую особенность — вы очень ответственно относитесь к порученному вам делу. Тоже нечасто встречается, знаете ли. Так что три. И не уговаривайте меня, не уговаривайте. Получите вашу тройку и попробуйте что-нибудь сделать в жизни.
Вот к этой самой Инне Менделевне Марина и собиралась обратиться за помощью. Никто лучше этой пожилой женщины не сумеет поговорить с Детьми, на которых пало подозрение.
— Что ж, попробуй, — заметил Вербин, после того как Марина рассказала ему о своем намерении. — Правда, мы ей заплатить не сможем за работу. Такие консультации бюджетом УВД не предусмотрены. Но если эта твоя бабушка действительно такая подвижница — попробуй, хуже не будет. Подозреваемых детей будет человек пятьдесят, нужно же как-то с ними разобраться. Похоже, это единственный путь.
Весь этот день, пока Марина бегала по школам, Вербин провел, шатаясь по городским секс-шопам. А поскольку их в Унчанске все же гораздо меньше, чем средних школ, то обойти удалось все одиннадцать.
— Ну и как? — спросила Марина. — Удалось что-нибудь нащупать?
Они оба к тому моменту уже встали, чтобы идти домой, и Вербин вызвался проводить Марину до автобусной остановки. Они шли по темной и пустой улице, где поднимающийся ветер с шуршанием гнал навстречу опавшие осенние листья. Вербин поднял воротник куртки, а Марина плотнее запахнула плащ.
— Теперь всю ночь будут снится искусственные фаллосы, — пожаловался майор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97