Одни из жадности, другие из верности ему, Хиншоу, — верности, сотканной из страха и уважения.
Хиншоу любил, когда личную преданность проявляли равные ему, и даже требовал постоянных тому подтверждений. Пожалуй, именно это отличало любителя от профессионала, гангстерскую банду от обычной тренированной команды бойцов.
Порядок требовал, чтобы Хиншоу спас ситуацию в Финиксе. Преданность и профессионализм обязаны были сделать это спасение возможным.
Хиншоу анализировал плюсы и минусы нового поворота ситуации. Сначала минусы: Кауфман ускользнул, дочь Кауфмана — тоже, а три его человека попали в холодильные камеры центрального морга. Кроме того, он потерял десять процентов личного состава в первой же стычке, которую вообще нельзя было предвидеть.
Теперь — плюсы. Прирученный легавый из центрального участка убежден: в утреннем инциденте нападение совершил только один человек. Хиншоу склонялся к мысли, что его ребята попросту прохлопали кого-то из охранников Кауфмана и тот подловил их на выходе. Пагубная небрежность. Ну, а остальные «плюсы» терпеливо дожидались приказов Хиншоу — Энджел Моралес и Флойд Уорти, старые друзья по Вьетнаму, его личное «секретное оружие». За их спинами еще двадцать пять крутых, рвущихся в бой парней, которые благодаря Нику Бонелли сделались теперь его, Хиншоу, парнями.
Хиншоу многим был обязан Бонелли: доверием, властью, деньгами — всем, чем тусонский капо одарил его за последние месяцы. Надежды и устремления Ника Бонелли стали теперь и его надеждами и устремлениями. Потому-то он и не мог никак собраться с духом, чтобы сообщить старику, что уже в самом начале все пошло наперекосяк. Он еще способен поправить положение и, черт побери, обязан это сделать. Ради мистера Бонелли. И ради себя самого.
Хиншоу нажал кнопку на панели интеркома и отдал короткий приказ. Дверь открылась, и вошли два человека. Кивнув в знак приветствия, они тотчас направились к пустым стульям. Они не обладали той безошибочно узнаваемой военной выправкой, которой отмечен был Хиншоу, однако они двигались с мощной грацией и наполняли комнату аурой потенциальной угрозы.
Профи, это точно. Настоящие мужчины.
Энджел Моралес. Невысокий и худощавый, черные прямые волосы обрамляли лицо с классическими латиноамериканскими чертами, на чувственных губах застыла легкая улыбка, которая становилась шире лишь в пылу сражения. И Флойд Уорти. Высокий, мрачный, черный, как туз пик. Его могучие руки находились в вечном движении и успокаивались, лишь когда сжимали какое-нибудь оружие.
При виде помощников Хиншоу почувствовал себя лучше, сильнее и увереннее. Они составляли классный тандем и на пару, Хиншоу был уверен в этом, могли горы своротить.
Уорти начал беседу низким, глубоким, тягучим голосом:
— Ну, что скажешь, приятель?
— Скажу, что наших мальчиков замочил один человек. Из этого следует, что у Кауфмана здесь нет никаких сил — пока нет. Если мы будем делать быстрые ходы, то сможем компенсировать потери и спасти игру.
— Цель — та же? — осведомился Моралес.
— Безусловно. Нам по-прежнему нужен козырь в виде заложника. Флойд, я хочу, чтобы ты лично взял на себя ответственность за эту операцию. И пусть ребята запомнят раз и навсегда — голубок необходим живой. Жмурики нам ни к чему.
— Понял, — сказал Уорти без малейшей интонации, его как бы вырезанные из черного дерева кулаки медленно сжимались и разжимались.
— Возьми с собой полдюжины парней, — продолжал Хиншоу. — Та команда оказалась слабоватой.
В голосе его не было и капли сожаления. Смерть он считал не более чем тактической ошибкой.
— Я справлюсь, — заверил его Уорти, и впервые на его губах прорезалась скупая улыбка.
— Я и не сомневался, — мрачно улыбнулся в ответ Хиншоу. — Энджел, ты в резерве и на связи. Набери небольшое подкрепление на крайний случай. Я подчеркиваю — на крайний случай.
— Усек, — ответил Моралес. — Флойду не нужна помощь в таких делах, да, Флойд?
— Дело мастера боится, — прогудел Уорти в ответ.
— Точно. Значит, на том и порешили. — Хиншоу опустил глаза к бумагам на столе, и Флойд с Энджелом, верно истолковав намек, удалились.
Джим Хиншоу больше не чувствовал себя скверно. Наоборот, он ощущал подъем, прилив сил, ощущал себя достойным доверия Ника Бонелли. Это будет старая, хорошо знакомая по Вьетнаму игра — поставь врага на колени и не давай подняться. Он вспомнил спецназовскую мудрость: Если ты схватил кого-нибудь за яйца, то тем самым полонил его сердце и душу. И не только душу и сердце, а вообще все, что у него можно взять. Но прежде надо схватить — и схватить мертвой хваткой.
Да, схватить за яйца — вот название этой игры.
* * *
Автофургон фирмы «Дженерал моторс», служивший Болану боевой машиной, был припаркован на обочине зеленой аллеи в парке Каньона-с-Эхом. Болан и Шарон Кауфман сидели на противоположных концах откидной кушетки: он — все еще одетый в черный комбинезон, она — тоже в одной из его одежек, которая свободно болталась на ней и делала похожей на маленькую девочку. Но это лишь на первый взгляд. Даже балахонистая, несоразмерная одежда не могла скрыть ее вполне зрелые женственные формы.
Девушка настороженно, со страхом следила за Боланом поверх кружки с кофе. Наконец она поставила кружку на столик и, неуверенно улыбнувшись, запинаясь, произнесла:
— Я... я не знаю, что и сказать... думаю... возможно... мне надо поблагодарить вас...
Глаза Болана сохраняли тепло, но в голосе ощущался холодок:
— Вы могли бы сказать не только это.
Она опустила глаза и ничего не ответила.
— Ваш отец — Мо Кауфман?
— Конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44