Будь спок, в моем хронометраже не указано, что вы заходили к ней домой...и после ресторана тоже...
- Значит, прессинг по всему полю? А когда я хожу в туалет, тоже работает наружка?
Одинец подошел к барчику и налил себе водки. Отпил пару глотков и не поморщился.
- Успокойся, Мцыри... То что ты был у Татарина, я узнал по тошнотворному запаху, который исходит от тебя. Так пахнет только в мужских хатах, где много пьют, курят и очень редко моются.
- Что ж, если так, то послушай, что там было...
После рассказа, Одинец прокомментировал:
- Ты, Мцыри, сделаешь великое дело, если за этих ребят заступишься. Свернешь башку Алиеву и его обнаглевшим шестеркам...Если хочешь, можем вместе устроить им небольшое Бородинское сражение. Мне - во, как надоело сидеть без настоящего дела, - Одинец протянул ребром ладони по горлу. И допил водку.
- Но для этого нам потребуется хотя бы три свободных дня.
- Два дня мы как-нибудь выкроим. У Татарина есть мобильник или хотя бы пейджер?
- Нет, конечно! Их, как в тюряге, перед сном обыскивают. Причем делают это постоянно. Но ты абсолютно прав, мобильник им нужен, в крайнем случае, пейджер, его проще спрятать...
За дверью послышались шаги. Одинец выключил свет.
- Все, - сказал он, - я откидываю копыта. Завтра похороны Таллера, на поминках и договорим...
Карташову долго не спалось. Он перебирал в памяти события прошедшего дня и постоянно возвращался к "батуту", и с этим сладким ощущением погрузился в зеленый сон - мягкий, крепкий, каким он когда-то спал в утробе матери...
Бой в Рождествено
Однако на похороны Таллера на Ваганьковском кладбище Брод поехал один. Оставив машину на улице Сергея Макеева, вплотную подходящую к кладбищу, он направился к памятнику Высоцкому. Как всегда, возле и за оградой лежали цветы, у некоторых были отрезаны головки, как страховка от кладбищенских воров. Он смотрел на скованного гитарой и чем-то еще неуловимым, возможно, простыней, на которой умер бард, или аллегорической смирительной рубашкой, и думал невеселые думы. Подошедшая к памятнику молодая пара, положила за ограду букет красных гвоздик, после чего зажгла плошку, постояла и удалилась в сторону трамвайных путей.
Брод приехал раньше, еще шло отпевание в часовне, а когда вынесли оттуда гроб с Таллером, он не сразу присоединился к процессии. Он вернулся к машине и вытащил из багажника небольшой венок, в который были вплетены тридцать две розы и сорок белых гвоздик.
Странное дело, в веренице сопровождающих Таллера людей он не увидел ни одного знакомого лица. Правда, когда впереди идущие женщины свернули налево, в узкую аллею, в одной из них он узнал жену Таллера. Рядом с ней, в черном платке, надвинутом на лоб, шла дочь...Уныние исходило от каждого сантиметра кладбищенского пространства.
Замыкал процессию пожилой мужчина, сильно опадающий на одну ногу, он был в темном с серым каракулевым воротником пальто и в довольно поношенной ондатровой шапке. Когда-то, еще в начале их деятельности, этого человека Брод встречал на днях рождения Таллера - это был его отец, давно-давно сменивший семью...
Внезапно перед глазами Брода промелькнуло невыразительное лицо еще довольно молодого, с бегающими глазками субъекта. Внимание привлекали руки, по локоть засунутые в карманы длиннополого пальто, под которым могло притаиться все, что угодно. Черная вязаная шапочка натянута по самые брови, человек шел по параллельной аллее, в другой процессии.
Брод, немного отстав, сошел с дорожки, и, обходя индивидуальные владения мертвецов, подался к забору и вдоль него направился на выход. Он пожалел, что не взял с собой никого из охраны...
К своей машине он подошел не сразу, первой мыслью было - оставить ее на месте, а самому добираться до дому на такси. Отчужденная атмосфера кладбища, серое без надежды небо, напомнили ему о вечности, в которой нет места страхам. Он подошел к "ауди", но открывать центральный замок не спешил встав на колено, нагнулся и заглянул под днище и, не найдя там ничего подозрительного, нажал на пультик. На мгновение закрыл глаза, ждал взрыва...
Он не стал разогревать движок, а сразу же вырулил из ряда машин и, не разворачиваясь, рванул в сторону Большой Декабрьской улицы, чтобы оттуда выбраться на улицу Красная Пресня.
Однако на повороте ему показалось, что за ним увязался джип, с гроздью фар над лобовым стеклом. Потом он потерял его из виду и, уже будучи в центре, ему опять показалось, что этот джип несется в общем потоке автотранспорта, движущегося параллельно.
Из машины он позвонил Галине и попросил ее приготовить чай с малиной и гренками. Он чувствовал озноб, хотелось внутреннего прогрева.
Через сорок минут он уже поднимался на лифте в квартиру к своей гражданской жене. Однако ни радость, ни окрыленность от встречи были в тот день его спутниками. Наоборот, чувство обреченности не покидало его, хотя он и не смог бы назвать сторону света, откуда исходила опасность...
В прихожей пахло ванилью - Галина что-то пекла. В ванне, куда он зашел помыть руки, стояли ароматические шампунные запахи. Они ему показались неуместными и на мгновение у него перехватило дыхание.
Чай был горячий и крепкий. В комнатах тихо, тепло - комфортно. И постепенно нервы у Брода стали оттаивать и он, покурив, почувствовал приятную примятость кресла и полную безопасность.
Они пили чай, хрумкали гренки, печенье с корицей и вели обычный, застольный разговор. Он рассказал ей о посещении кладбища, однако ни словом не обмолвился о похоронах Таллера. Он подумал, что надо будет позвонить его жене и как-то объяснить свое отсутствие на церемонии похорон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98