..События разворачиваются на фоне зловещего зарева войны. Жестокость - на фоне еще большей жестокости. Писатель не декларирует: эти виноваты, а эти, дескать, правы...Он подводит читателя к другому, серединному пониманию переломных моментов в судьбах малых народов. К пониманию причин и следствий возникшей жестокости. Свое отношение к войне очень верно выразил Э, Хемингуэй: "Долго любить войну могут только спекулянты, генералы, штабные и проститутки". Действительно, она для них малоопасна, даже в некотором смысле полезна. Так и жестокость - ее могут любить только те, кто защищен от нее бронированным колпаком безраздельной власти.
Беседа с писателем состоялась в первых числах июля, в Доме писателей в Дубулты.
- Анатолий Игнатьевич, как складывалась ваша повесть "Ночевала тучка золотая"?
- К этой вещи я шел 30 лет. По-существу, писатель всю жизнь волочит за собой какие-то свои давние замыслы. Детство, юность - наиболее животворные источники воскрешения памяти. И не случайно в 1959 году я написал книгу "Маленькие рассказы" - об искалеченном детстве. Состоялось жгучее прикосновение к теме войны. Книжка была переведена на многие языки, но сей факт сам по себе не стимулировал меня продолжать эту линию.
После "Маленьких рассказов" я стал бояться военной темы, и только через десять лет вновь вернулся к ней. Сработал, очевидно, рефлекс освобождения от спрессованных годами подсознательных впечатлений. Об этом подсознательном очень хорошо сказал Голсуорси: вообразите, говорит он, римские катакомбы или старые погреба Адельфа, битком набитые фотографическими пленками - это даст вам представление о том,, что такое наше подсознание. Так вот, осмелюсь продолжить мысль великого англичанина: переполненные хранилища подсознания в какой-то момент начинают вибрировать и тогда писателю ничего не остается, как только взяться за перо... Во всяком случае, следующая моя книга "Солдат и мальчик" была результатом душевного взрыва. Я написал ее в 1971 году - и снова затронул тему военного детства.
- Насколько мне известно, та поветь была опубликована только в 1982 году...
- Да, одиннадцать лет она ждала своего часа. Семь лет пролежала в журнале "Знамя". А когда, наконец, была опубликована, ее в пух и прах раскритиковала "Литературка". И.Окунев доказывал, что такой войны и такого тыла, которые я описал в "Солдате и мальчик", не бывает. Сейчас, конечно, о войне мы знаем гораздо больше...А тогда самой надежной опорой критики были сложившиеся стереотипы: война - это геройство, война - страдания, война это наши (хорошие) борются против плохих врагов...
В прокрустово ложе ура-патриотизма легко укладывались и представления о тыле. Как он тогда изображался в литературе? Допустим, показывался какой-нибудь прщелыга-снабженец, добрый дядя Вася - всем друг и помощник, подросток на подставленном к токарному станку ящике, обтачивающий детали. Вот и весь тыл! Даже Константин Симонов, крупнейший наш баталист, в жизнеописании тыла был не всегда убедителен. Его великолепный Лопатин герой войны - в тылу становился ходульным персонажем, далеким-предалеким от реальной жизни. И все его окружение такое же. Не случайно, когда кинорежиссер А.Герман ставил "Двадцать дней без войны", он тыловую жизнь показал в своей интерпретации.
В повести "Солдат и мальчик" я попытался воссоздать картину настоящего тыла - кособокого, порой жестокого и очень неоднозначного. Описанное в повести, разумеется, не вошло в рамки тех представлений, о чем мне недвусмысленно дала понять критика. Правда, сейчас издательство "Советский писатель" собирается опубликовать "Солдата и мальчика" вместе с "Тучкой".
Я не стал бы повторять тему детдомовцев и трагических обстоятельств войны, если бы не острое желание освободиться наконец от наболевшего. И не сделать этого я просто не мог, хотя прекрасно тогда, в 1980 году, понимал, что никому такая тема не нужна...
- Что вы подразумеваете под словом "никому"? Судя по спросу на вашу "Тучку", широкие круги общества давно ждали подобного художественного произведения. Если не ошибаюсь, со времен Михаила Лермонтова и Льва Толстого, никто из писателей не касался темы горцев в таком, "равновзвешенном", контексте...
- Я имею в виду издателей. И до сих пор считаю, что публикация повести - дело случая... После того как была написана, она прошла два круга по толстым журналам - в "Новом мире", "Дружбе народов" и в "Знамени"...Ее многие читали, что-то пытались объяснить, но всегда отказывали. Причем делалось это на уровне главных редакторов.
- А что, на ваш взгляд, больше всего смущало их?
- По-моему, Сенеке принадлежит утверждение: если нам под силу, будем говорить храбро, если нет, то хоть откровенно. В "Тучке" я попытался говорить - нет, не храбро! - откровенно. О том, что сам пережил и что больше всего обожгло нервы. Наверное, моя откровенность больше всего шокировала издательских столоначальников. А если еще учесть целинность темы... Наша литература, за редким исключением (помните, что сказал Александр Твардовский в своей поэме "За далью даль": "Он мог на целые народы обрушить свой верховный гнев"?), и историография - предпочитали скромно умалчивать о трагических судьбах репрессированных народов...
- Простите Анатолий Игнатьевич, я вас перебью, чтобы привести читателям слова Регины Петровны, воспитательницы из "Тучки": "Плохих народов не бывает, бывают лишь плохие люди..." Это было сказано в 1944 году, а в 1957 году чеченцы и ингуши были восстановлены в своих правах. И совсем недавно "Литературка" (от 15 апреля 1987 года) писала: "Суд над преступниками - акт справедливого возмездия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58