-- Впустите его во двор, я сейчас спущусь.
С каким-то внутренним противоречием он шел на встречу с этим немного странным козьим хозяином. Безработный, здоровенный, лет сорока человек, целыми днями болтался со своим стадом в окрестностях Опалихи. И всякий мог видеть следы выпаса парнокопытных -- повсеместно обглоданные кусты сирени и акаций.
Петр был одет в брезентовую, до белизны выгоревшую безрукавку, с большими кнопками на груди. Штаны тоже полинявшие и вытертые до дыр. На босых ногах, давно просящие каши, кеды. Из одной из них торчал большой, с пожелтевшим ногтем, палец. У него красное от загара лицо, живые зелено-янтарные глаза.
-- Заходи, -- пригласил гостя Арефьев и повел его за собой.
Они обогнули дом и вошли в тень раскинувшихся кустов жасмина, среди которых притаилась беседка с разноцветными стеклами. Когда они уселись за ромбовидный стол, Раздрыкин положил на него газету "Пульс Опалихи" -разворотом к Арефьеву.
-- Смотрите, Герман Олегович, как они меня кинули мордой в грязь.
Арефьев не без интереса прочитал, на три колонки, крупный заголовок: "И у нас есть свои зоофилы?". Материал сопровождала обильная подборка фотографий, на которых был изображен сам пастух и его стадо. Среди животных особенно выделялась коза Табуретка -- старая, с большими рогами и молочным выменем. И по мере того как Арефьев вчитывался в текст и вглядывался в снимки, глаза его хищно сужались, на щеках заходили желваки.
-- Тебя, Петро, действительно грязно кинули, -- тихо проговорил Арефьев. -- Но в чем правда?
-- Да какая к черту правда, Герман Олегович! Тут одна черная клевета. Смотрите, что мерзавцы придумали... Журналист задает вопрос сексопатологу, затем председателю комиссии по охране животных и даже директору зоопарка, дескать, как они смотрят на такой экземпляр, как я?
-- Успокойся, парень, я не суд и не следователь. Если ты ко мне пришел, говори -- да или нет. Все! Я жду...
-- Клянусь детьми, нет, нет и нет! Я же пятерых детишек настругал, зачем же мне еще козы?
-- А кто этот прокуда, с чьей подачи написано все это дерьмо? Получается, что как будто кто-то лично видел, как ты трахал козу Табуретку?
-- Вот в том-то и дело -- кто он? Я пошел в редакцию, но мне эта курва, редакторша, сказала, что не может назвать источник, поскольку по закону она не обязана этого делать. Значит, меня можно прилюдно полоскать в позоре, а назвать гада, который меня до смерти опоганил, нельзя. Как я буду смотреть детям в глаза? И как они пойдут в школу?
Крупные слезы полились по загорелым, рано проморщининым щекам Раздрыкина.
-- Хорошо, Петро, а чем, собственно, я могу тебе помочь? -- у Арефьева даже боль в спине поубавилась. Он подумал о пистолете в столе.
-- Если можете, одолжите мне деньжат, я пойду с ними судиться. После такой рекламы я теперь не смогу продавать молоко. Все соседи враз отказались, а я ведь за счет этого только и перебивался...
-- Я, разумеется, тебе дам денег, но ты, Петро, должен сказать всю правду.
-- Да какая, к хрену, правда! -- пастух явно заводился.
-- Подожди, парень, не штампуй ахинею. Я тебя о другом спрашиваю: из-за чего они тебя так облажали? Ведь без причины ничего не бывает. Верно?
-- Хорошо, скажу, -- Раздрыкин нервно отстегивал и застегивал кнопку на безрукавке. -- Во время выборов нашего мэра я создал комитет...Ну, какой там комитет, одна видимость...Собралось нас шесть мужиков и решили мы этого каплуна прокатить...
-- Кого конкретно?
-- Нынешнего мэра, жириновца, наобещавшего сделать из Опалихи новые Васюки. И став мэром, тут же, за бесценок, продал лесопилку, но и этого ему показалось мало. Ввел местные тарифы на электроэнергию, газ, словом, как следует прижал свой электорат...А мы ведь людей предупреждали.
-- Значит, тоже попортили ему крови?
-- Да с него, как с гуся вода. Такого злопамятного питона я еще в своей жизни не встречал. Вот он меня с помощью этой профурсетки из редакции живьем на шампур и насадил.
Арефьев, задумчиво глядя куда-то за стены беседки, равнодушно изрек: "Не прищеми да не будешь прищемлен". Он вытащил из кармана мобильный телефон и набрал номер.
-- Злата, я с Петром в беседке. Возьми мой портмоне...кажется, я его на рояле оставил, и принеси его сюда...И прихвати что-нибудь выпить...
Когда Злата пришла, Арефьев отсчитал 500 долларов и протянул их Раздрыкину, однако пастух наотрез отказался брать деньги. Они ему показались "слишком большими". И только после того, как пропустил рюмку-другую водки, с оговорками, положил доллары в карман затрапезной безрукавки. Подняв кулак, он с чувством проговорил:
-- Теперь я этих сволочей обязательно посажу на скамью подсудимых...
-- Э, нет, Петро, -- голос Арефьева налился металлом, -- деньги, которые я тебе дал, отнеси не продажному суду, а потрать на детей и жену. А все остальное я отрихтую сам. Иди и утром возвращайся с молоком, оно мне очень нравится.
Раздрыкин засуетился, не зная как выказать хозяину благодарность.
-- Да я те, Герман Олегович, чего хочешь сделаю. Ты меня так подвыручил, что я теперь могу послать их всех на хутор бабочек ловить...
-- Я устал, иди и об этой ерунде больше не думай.
Пастух тем не менее не унимался:
-- И главное, что мерзавцы придумали...Дескать, и великие люди от этого...как его, зоофильства тоже не были застрахованы. Например, Петр Ильич Чайковский или этот французский актер... забыл фамилию...И что бойцы Чингисхана в поход брали овец, чтобы вдали от жен было с кем заниматься сексом. Б-р-р, -- Петр пьяно передернулся и до боли сжал челюсти...
После того, как проводил до ворот пастуха, Арефьев вернулся в беседку и долго сидел в одиночестве. Солнечные лучи, проникая через кусты и разноцветные стекла беседки, создавали вокруг прихотливые узоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56