— И что ты при этом чувствовал?
— Если попадал — испытывал облегчение. В таких ситуациях все решают доли секунды.
Он вспомнил, как однажды в Риге брали одного вооруженного типа. Взломали дверь, а он убежал на балкон, откуда хотел перелезть на соседний.
Одинец курил, слушал.
— После того как кувалдой разбили дверь и объект скрылся на балконе, я оказался на линии огня… Чудом меня не изрешетил…
— Сумасшедший, что ли?
— Рецидивист, шесть судимостей, так что в каком-то смысле сумасшедший… Несколько лет куролесил по Белоруссии, затем перебрался в Даугавпилс и закончил свое кровавое турне в Риге.
— Ты помог ему осознать, какое он выдающееся говно?
— Ты спросил, что я чувствовал, когда стрелял на поражение, я тебе ответил… Когда на тебя смотрит дуло автомата или пистолета, ощущаешь себя собакой, брошенной на вокзале. А вот когда устраняешь причину столь щекочущей нервы неопределенности, наступает непередаваемый кайф. А разве у тебя не так?
Одинец включил радиоприемник. Шел концерт по заявкам. Пелись знакомые с детских и школьных лет песни, которые на них действовали расслабляюще.
— Когда ты, Мцыри, достал на стадионе пушку, я увидел в твоих глазах пионерский блеск. Ты, наверное, без ощущения опасности — труп.
— Возможно. Когда мы были заблокированы в рижской казарме и несколько дней ждали штурма со стороны только что созданного полицейского спецотряда, без конца смотрели видики. В основном американские боевики. Представь себе вооруженных до зубов молодых мужиков, день и ночь смотрящих, как убивают самым разнообразным способом. И из самых разных видов оружия. Все мы были на нервах… до последней степени наэлектризованы..
— Один к одному, такая же ситуация у нас была в Абхазии. Однажды дело чуть не дошло до стрельбы…
— Мне это тоже знакомо. Однажды Саня Пронин чистил автомат, а напротив, за тумбочкой, двое наших играли в шахматы. Пронин почистил автомат, собрал, вставил магазин и говорит им: «Признавайтесь, кто из вас хочет схлопотать пулю?» Ребята отмахнулись — мол, чего только от безделья человек не наговорит… И все! Пронин пол-обоймы всадил одному в живот, вторую половину упаковал в голову другого омоновца. Мы ни хрена не можем понять — сон не сон, кошмар не кошмар… Сбежалась вся казарма, а Саня сидит на кровати, засунув ствол в рот и идиотски хихикает. Командир всех увел и вызвал психотерапевта, но развязка наступила быстрее, чем мы предполагали. Он выстрелил оставшимися в магазине тремя патронами и мозги его мы потом полдня соскребали со стен.
— Извини, Мцыри, мы, кажется, приехали на Ткацкую. Сейчас заверни во двор и подай к крыльцу… Психи есть везде…
«Скорая» уже была там. Карташов удивился: кажется, с тех пор как он побывал здесь впервые, прошло сто лет. Одинец ушел, а он остался один. Сумеречность и одиночество скреблись в душу. От сигарет во рту бушевал полынный костер, а внизу, под ложечкой, что-то тошнотворно подсасывало.
Открылась дверь — вышли Николай с Одинцом. Оба бледные. Услышал, о чем говорят.
— Покантуйтесь еще пару часов… Можете съездить домой, принять душ. Вернетесь, отвезете протез клиенту, а потом махнете в крематорий.
Одинец сел в машину. Взглянул на часы.
— До десяти свободны, — сказал он. — Съездим домой, поиграем в нарды.
— Нет… Если тебе все равно, давай заедем в одно место. На мою бывшую хату, надо забрать кое-какое барахло.
Они купили в магазине по пакету молока, сдобных булочек и круг краковской колбасы.
Примерно, через сорок минут они подъехали к двухэтажному деревянному дому, в котором светилось только одно окно.
Обитая кусками фанеры дверь надсадно задребезжала и громко скрипнула.
— Осторожно! — предупредил Карташов. — Хибара идет на снос…
Дверь была не заперта. В нос шибанули отвратительные запахи табака, водочного перегара и немытых тел. Слабая лампочка едва освещала углы до предела запущенной кухни. Под ноги попалась колченогая табуретка и Карташов, отбросив ее ногой, направился в комнату. На тахте угадывались человеческие существа. Когда они подошли ближе, раздался невнятный, заплетающийся голос:
— Это ты, Славик?
Карташов нащупал включатель и зажег свет. Две седые головы выглядывали из-под грязного лоскутного одеяла. Пожилой мужчина поднял голову и красными заспанными глазами уставился на гостей.
— А-а, это ты, — только и сказал он.
— Это я, Иван Егорович, — Карташов присел на край тахты. — Не узнаешь? Сергей — ваш квартирант…
— Да не может быть! Мать честная, только сегодня тебя с Тамаркой вспоминали. Откуда, Сережа, свалился? — он хотел подняться, но Карташов его остановил.
— Лежи, я на минутку. Хочу взять кое-какие свои шмотки… Где-то тут ботинки и свитер.
Мужичок протер глаза.
— Там, на столе, бутылка… принеси, выпьем за встречу…
— Мы на колесах. Отдыхайте. Я свое возьму и — вперед.
— Погодь, кажись, моя старуха твои вещички того… за бутылку. Думала ты больше не вернешься… Извини, жизнь такая раздолбанная…
— Пошли отсюда, — потянул за рукав Одинец.
— А где Славка?
— Может, в коморке спит.
Карташов прошел через вторую комнату и откинул сухо протрещавшую бамбуковую занавеску. В крохотной комнатушке, на брошенном на пол тюфяке, спал парень. Открытый рот на сером испитом лице резко выделялся бездонностью. В уголках губ застыли молочные пенки. Рядом на полу стояла кружка с отбитым краем, наполовину наполненная брагой.
— Пошли отсюда, — повторил Одинец. — Это мне напоминает мою прошлую житуху.
— Я на этом тюфяке шесть месяцев кантовался. Но у меня был порядок. Даже цветы стояли.
— А где же этот парень спал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99