А бороться с возбуждением при помощи снотворного Одри не привыкла.
До общего сбора за завтраком оставалось восемь часов, а отъезд должен был состояться еще час-полтора спустя. Одри размышляла о джунглях и их тайнах, которые ждали ее у самой черты городских огней, затмевавших звезды, и ей хотелось, чтобы путешествие началось сейчас же, сию минуту.
Успокойся, Одри, всему свое время, говорила она себе. Если нервы разгуляются, и вовсе не уснешь.
Эта мысль напомнила ей о докторе Уорде.
Он показался ей симпатичным мужчиной, не то чтобы стандартным красавцем с экрана, но она нипочем не выгнала бы его из своей постели. Его окружала особая аура, которую Одри очень редко замечала в своих коллегах, – скрытая чувственность, выявить которую можно было, лишь приложив определенные усилия. Рентой Уорд излучал уверенность, далеко превосходившую апломб исследователя, сквозивший в его монографиях и учебниках. Доктор Уорд был не столько ученым мужем, сколько настоящим мужчиной.
Подумав о несчастном Саффорде, Одри улыбнулась. Она прекрасно знала о ходивших в Джорджтауне трогательных слухах, намекавших на пылкую страсть между ней и профессором Стокуэллом. Одри в меру своих сил поддерживала сплетни, исходя из личных соображений. Во-первых, они помогали ей держать на расстоянии прочих университетских воздыхателей и, похоже, льстили самолюбию ее мнимого покровителя, создавая иллюзию любовной интриги, которая освобождала Стокуэлла от необходимости решительных действий.
По странному совпадению, именно сегодня Стокуэлл впервые выказал признаки ревности. Вероятно, его язык развязала смена обстановки, восточная экзотика. Одри сознавала, что данное обстоятельство заслуживает самого пристального внимания. Завлекать Саффорда было бы глупо, поскольку это непременно вызвало бы непонимание и ссору, которая не сулила Одри ничего хорошего.
Как ни пыталась Одри сосредоточиться на главной цели путешествия, ее мысли упрямо возвращались к Рентону Уорду. Пайк Чалмерс его невзлюбил – это было очевидно, – но Чалмерс явно страдал манией величия, погрузившись в восхищенное самосозерцание и полагая, что любая женщина должна считать его подарком небес. Каждый раз, когда он смотрел на нее раздевающим взглядом, напоминавшим прикосновение липких рук, по телу Одри пробегали мурашки. Она безошибочно угадала желания Чалмерса уже в тот миг, когда их представили друг другу. За ним придется присматривать в пути, ведь, оказавшись в джунглях, типы вроде Чалмерса легко превращаются в первобытных людей, хотя Одри вовсе не была уверена, что прародители человеческого рода заслуживают такого сравнения. Вздумай Чалмерс удовлетворить свои прихоти и взять то, что ему хочется, он пойдет напролом, не спрашивая согласия Одри.
Ночной клуб выглядел точь-в-точь как всякий другой капкан, расставленный на туриста, посетившего Юго-Восточную Азию. Среди кричаще-ярких неоновых трубок сновали юркие гекконы, но Одри было все равно. Здесь она могла отвлечься от воспоминаний о гостиничном номере и забыть о назойливости вездесущих торговцев с их кустарными поделками, превратившими город в один огромный базар.
В продымленном помещении, залитом вспышками стробоскопической лампы, надрывался обшарпанный магнитофон. Барри Манилофф уведомлял всех, кто его слушал, что он пишет песни для того, чтобы их распевал весь мир. Навстречу Одри вышла улыбчивая официантка и, уяснив, что гостья явилась одна, усадила ее за столик у бара.
– Вы американка?
– Да. А что?
Официантка вновь улыбнулась.
– Tudak sisah, – сказала она. – Все в порядке.
Вскоре официантка вернулась, неся ром, кока-колу и крохотный американский флажок на зубочистке, воткнутой в пробку, и поставила его рядом с ароматизированной свечой, которая была единственным источником света, если не считать мерцания стробоскопа.
Ну да, конечно, подумала Одри, усмехнувшись. Американский флаг – что-то вроде ярлыка с надписью «турист», и принесли его затем, чтобы мужчины, засевшие в баре, не приняли посетительницу за проститутку, вышедшую на промысел. Где-нибудь в другой части мира такой флажок вызвал бы враждебную реакцию, даже, вероятно, оскорбление действием, но в Малайзии, по слухам, американцы не вызывали очень уж сильной ненависти. Если все будет хорошо, Одри могла выпить рюмочку-другую, немножко развеяться и вернуться в отель, чтобы ухватить часок-другой сна перед подъемом, назначенным на полпятого утра.
– Как я понимаю, вы тоже одна?
У Одри упало сердце. Она узнала этот голос еще до того, как увидела неясный силуэт Пайка Чалмерса, который высился у ее стола, словно медведь гризли. Какое невезение – выбрать тот самый бар, в котором он убивал время.
Что это – случайность? Не мог же Чалмерс следить за ней от самых дверей отеля.
– Вот так сюрприз, – отозвалась Одри, старательно скрывая испуг, вызванный таким совпадением.
– Вы не против, если я сяду за ваш столик?
– Честно говоря...
– Вот и славненько. – Чалмерс вытащил второе кресло, обошел стол и уселся рядом с женщиной по левую руку. – Вдвоем нам будет хорошо и уютно.
– Я не могу задерживаться долго, – предупредила Одри.
– Ничего страшного. – Чалмерс поймал проходившую мимо официантку и заказал двойной чистый виски. – Я и сам не могу уснуть, – продолжал он. – Такое, знаете ли, волнение, беспокойство...
– Полагаю, в этом путешествии вам вряд ли удастся увидеть что-нибудь, чего вы не видели раньше.
– Кто знает, – сказал Чалмерс, не спуская взгляда с ее груди.
Одри почувствовала, как сжались ее соски. Причиной тому было смущение и беспокойство, но Одри знала, что Чалмерс поймет это по-своему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79