Я ходил по земле, из которой сочилась кровь, потому что в ней были зарыты сотни людей. Убийство – это безумие. Как вы можете относиться к этому с такой легкостью, думая, что это своего рода лекарство для общества? Пожалуйста, выслушайте меня. Вы узнали мою тайну. Пусть так. Но не пачкайте руки в крови. Это жуткое дело – убивать.– Чепуха! – воскликнула Джоан Хэкер. – Мы знаем не только ваше настоящее имя, которое может заинтересовать правительство Западной Германии. Мы знаем еще и то, что ваш сын и внуки сейчас находятся в Буэнос-Айресе, и, уверяю вас, они будут выглядеть не очень привлекательно, если в их квартире взорвется бомба. Так что в ваших же интересах помочь делу революции.– Как мне достучаться до вас? Я не стану больше убивать, – сказал Грюнвальд, понимая, что его снова заманили в ловушку, и он будет вынужден убивать. Тогда, давно, он не осознавал, что делал. Ему было семнадцать лет, страной правил человек, который обещал немцам процветание и славу. Повсюду звучали музыка, марши, песни, и Оскар ушел на войну в войска СС. Ему действительно шла форма. Он был худощавым блондином с ровными зубами. К тому времени, как ему исполнилось двадцать лет, он превратился в старика. Оскар приказывал людям рыть траншеи, в которые затем сталкивали тех, кто их рыл. Оскар поджигал церкви вместе с находившимися там прихожанами. И с ним произошла какая-то странная вещь, которая происходит почти с каждым, кто совершает массовые убийства. Он перестал цепляться за собственную жизнь и нарочно искал опасности. Он поднялся до капитана, и его, этого молодого старика, назначили в особый карательный отряд. Годы спустя он понял, что люди, совершающие бессмысленные убийства, ищут собственной смерти, и это ошибочно принимают за храбрость. Годы спустя, когда ему удалось начать новую жизнь и взглянуть на свое прошлое на расстоянии, он понял, что никогда больше не причинит вреда другому человеку. Было очень трудно научиться прощать самого себя, но, занимаясь с детьми, посвящая себя тем, кто в нем нуждался, он мало-помалу снова ощутил себя человеком, умеющим строить, любить, проявлять заботу. А это – великое дело.С годами к нему пришла уверенность в том, что безумие Второй мировой войны никогда не повторится, что массовые убийства никогда не свершатся вновь. Но в один прекрасный день Оскар Грюнвальд увидел, что безумие начинается снова, подобно дремлющей болезни, которая неожиданно дает о себе знать новым нарывом.Люди, даже получившие хорошее образование, забыли уроки войны. Играя в интеллектуальные игры сами с собой, они решили, что массовые военные бомбардировки, в которых за десять дней погибла тысяча людей, хуже, чем война, унесшая пятьдесят с лишним миллионов человеческих жизней. И если становилось выгодным обвинить кого-либо в расизме, все забывали о сотне тысяч немцев, погибших во время одного только налета на Дрезден, и твердили, что Америка никогда не стала бы бомбить Европу, как она сейчас бомбила Вьетнам.Величайшее по масштабам истребление людей было забыто, потому что с тех пор миновала четверть века, и вот уже по улицам маршировали новые нацисты, именующие себя высшей расой «освобожденных», а новую мировую войну – «революцией». Глупость этих юнцов могла повергнуть взрослого человека в слезы.– Девочка, – сказал Оскар Грюнвальд нахальной девчонке, которая угрожала жизни его детей. – Ты думаешь, что творишь добро. Ты думаешь, что, убивая, можно сделать мир лучше. Могу сказать тебе на основании собственного опыта: единственное, что остается после убийства, – это убийство. Я тоже думал, что помогаю сделать мир лучше, но на самом деле только убивал.– Но вы не работали над повышением самосознания, – сказала Джоан Хэкер, уверенная в своей просвещенности.– Работали, но тогда это называлось митингами, – сказал Оскар Грюнвальд, он же Генри Пфейфер. – Как только человек начинает убивать не ради самозащиты, а ради установления нового порядка, единственное, что ему остается, – это безумие.– Мне трудно вас переубедить, – раздраженно проговорила Джоан Хэкер, сожалея, что рядом нет никого из единомышленников, которые поддержали бы ее в этом споре. – Так вы намерены выполнить наш приказ или хотите, чтобы мы вывели вас на чистую воду и прикончили ваших детей?– «Прикончить» – означает «убить»? – спросил Грюнвальд.– Именно. Слышали такое выражение – «прикончить как собак»?Оскар Грюнвальд опустил голову. Прошлое вновь возвращалось к нему.– Слушаюсь, гауляйтер, – сказал он. – Я выполню ваш приказ.– Что такое «гауляйтер»? – спросила Джоан Хэкер, и Оскар одновременно заплакал и засмеялся. Глава восьмая Римо был поражен. Он был разгневан. Он посмотрел на плоский участок камня, потом на Чиуна. Что злило его – так это уверенность Чиуна в том, что Римо должен сразу же понять, почему им следует бросить все и бежать, и отказ Чиуна что-либо объяснять.Чиун медленно повернулся, словно прочитав мысли Римо, и сказал:– Я учитель, а не нянька. У тебя есть глаза, но ты не видишь. У тебя есть разум, но ты не мыслишь. Перед тобой доказательства, а ты канючишь как малый ребенок, требуя, чтобы я объяснил тебе, почему мы должны бросить все и бежать. И все же я скажу тебе: ты сам знаешь.– А я говорю: не знаю.– Ударь по камню, – сказал Чиун. – Отколи кусочек.Римо ударил ладонью по камню и отбил кусок. Чиун кивнул на след от отколовшегося куска, как две капли похожий на тот, что привлек его внимание раньше.– Ну вот, – сказал Чиун, как будто обращаясь к малому ребенку. – Теперь ты знаешь.– Я по-прежнему ничего не знаю, – огрызнулся Римо.Чиун повернулся и зашагал вниз по тропинке, бормоча что-то по-корейски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43