— Я и так лежу. Думаю.
— Кончай думать и спи!
— Как это — кончай думать?!
— Ты же уже падаешь от усталости!
Джейку Уолдману наконец удалось высосать из зуба последний кусочек соли.
Наутро Этель Уолдман заметила, что муж едва притронулся к еде и лишь пригубил чай.
— Теперь уже что-то не так в еде? — спросила она.
— Нет. Просто я думаю.
— Все еще думаешь? Ты же думал всю ночь. Сколько можно думать?
— Я думаю.
— Тебе не нравится моя яичница.
— Нет, нравится.
— Конечно, так нравится, что она скоро уже превратится в камень.
— Дело не в яичнице. Просто я думаю.
— У тебя появилась другая женщина, — изрекла Этель Уолдман.
— При чем тут женщина? — не понял инспектор.
— Я так и знала! У тебя кто-то есть! — воскликнула Этель. — Она, небось, не портит руки, готовя тебе обед, и не стареет на глазах, заботясь о том, как бы тебе угодить. Какая-нибудь уличная шлюха с дешевыми духами и крепкими сиськами. Ей на тебя глубоко наплевать, не то что мне! Уж поверь!
— Что ты несешь?
— Надеюсь, ты счастлив с этой своей дешевкой. Убирайся отсюда! Сейчас же убирайся!
— Послушай, Этель, но у меня действительно неприятности.
— Убирайся, отсюда, скотина! Иди к своей шлюхе! Иди к ней!
— Я пошел на службу. Увидимся вечером.
— Убирайся! Да поживее! Животное!
На площадке пятого этажа до Уолдмана донесся голос жены, вещающей из окна на весь мир:
— Эй, люди, прячьте дочерей! Старый развратник вышел на охоту!
Не успел инспектор Уолдман войти в отдел, как раздался телефонный звонок. Звонила Этель. Она обещала сделать все, чтобы сохранить семью. Они предпримут еще одну попытку, как взрослые люди. Она простит ему интрижку с актрисой.
— С какой актрисой? Какую интрижку?
— Джейк, если мы хотим начать все сначала, давай хотя бы будем честными друг с другом.
— Хорошо, хорошо, — поспешил согласиться Уолдман, который уже привык к подобным сценам.
— Скажи, это хоть известная актриса?
— Этель, прошу тебя!
На этом выяснение семейных проблем закончилось. Теперь надо было подготовить специальный рапорт для мэра и для комиссара полиции. Какая-то служба в Вашингтоне требовала отчет об убийстве для специального анализа, и к тому же с инспектором Уолдманом хотел побеседовать какой-то психолог из университета. Инспектор приказал заняться этим первому же попавшемуся ему на глаза детективу.
Потом появились полицейские фотографы и принесли кое-что интересненькое. Торопясь поскорее закончить осмотр места преступления, Уолдман вчера этого не заметил. Но мог ли он разглядеть плакат сквозь пятна крови, когда сверху над ним торчала чья-то рука?
— Гм, — сказал Уолдман.
— Что вы думаете по этому поводу? — поинтересовался фотограф.
— Думаю, стоит еще раз вернуться в подвал. Очень вам благодарен.
— Сумасшедший какой-то, — прокомментировал фотограф.
— Напротив, весьма разумный человек, — отозвался Уолдман.
Возле дома с пресловутым подвалом толпилась кучка зевак, удерживаемых на месте полицейским оцеплением. Молоденький патрульный, судя по всему, пришел в себя и теперь с надменным видом стоял у ступеней, ведущих в подвал.
— Я же говорил, что в этом нет ничего страшного, сынок, — бросил Уолдман, спускаясь вниз.
— Так точно, ничего страшного, — задорно ответил тот.
— Скоро ты и сам как ни в чем не бывало сможешь взять глаз и положить его в целлофановый пакет, — произнес Уолдман и заметил, что при этих словах новичок согнулся пополам и побежал в кусты. Забавный малыш.
В подвале резко пахло дезинфекцией. Ковер убрали, пол помыли, но большую часть коричневого пятна так и не удалось отскрести: оно глубоко впиталось в деревянные половицы. Это показалось Уолдману странным: обычно в подвалах бывают цементные полы. В прошлый раз он не заметил этого из-за луж крови. Удивительно, насколько свежая кровь напоминает нефть, словно покрывая залитую поверхность гладкой пленкой.
Инспектор достал из конверта фотографию. Запах дезинфицирующего средства стал невыносимым; его вкус ощущался даже во рту, словно Уолдман наглотался нафталина.
Глянцевая поверхность фотографии отразила яркий свет лампы, висевшей под потолком. Температура в помещении была слишком низкой, даже для подвала. Инспектор взглянул на снимок, потом перевел взгляд на стену: во время уборки приклеенные к стенам плакаты соскребли и теперь там остались только едва различимые полоски.
Но у него была фотография. Глядя на нее и на сохранившиеся полоски плаката он разглядел все что нужно. На плакате когда-то была изображена комната, возникшая в чьем-то болезненном воображении. Из стен торчали руки. С потолка свисали тела. И вот теперь, держа в руках снимок и рассматривая остатки плаката, инспектор Уолдман понял, что убийца попытался повторить в действительности то, что увидел на плакате. И даже в той же пропорции. Это было точное воспроизведение рисунка. Инспектор отступил на шаг — пол скрипнул у него под ногами. Да, воспроизведешь рисунка с точным соблюдением пропорций, можно сказать, подражание. Ему это что-то напомнило, что-то очень важное, подсказывал инстинкт. Но что именно?
Уолдман снова взглянул на снимок. Точно! Вот в чем дело! Плакат был воспроизведен убийцей до мельчайших подробностей. Комната до такой степени точно повторяла весь ужас, творившийся на плакате, словно убийцу запрограммировали. Будто безмозглая обезьяна попыталась скопировать произведение искусства, но не сумела создать ничего творческого — только смерть.
Конечно, в рапорте этого писать нельзя: его просто засмеют. Но он не мог понять, что же это за убийца, который может хладнокровно копировать плакат во время безумия массового убийства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45