Он глядел прямо в телевизионные камеры, снимающие пресс-конференцию, и пот выступал у него на верхней губе. Римо смотрел новости, лежа на диване в небольшом доме, который он снимал.— Это правда, что вы бросили школу после десятого класса? — задавал вопрос журналист.— Да, как только понял, что в школе наши головы забивают еврейской пропагандой!Его голос был так же тонок и бесплотен, как и тело. Еще два одетых в форму нациста стояли у стены за его спиной. Их маленькие злобные глазки смотрели прямо перед собой.— И тогда вы попытались вступить о Ку-Клукс-Клан в Кливленде? — спросил другой журналист.— Это была единственная организация в Америке, не желающая отдавать страну в лапы ниггеров.— Почему же вас туда не приняли?— Я не принимаю эти вопросы, — заявил Шайсскопф. — Я пришел сюда, чтобы поговорить о нашем завтрашнем марше. Не понимаю, почему он вызывает такое раздражение в этом городе. Здесь соблюдают права человека, только пока речь идет о евреях, цветных и прочих неполноценных расах. Завтрашним маршем мы собираемся отпраздновать годовщину первой в истории и единственной подлинно успешной программы городского благоустройства. Полагаю, все ваши либералы, любящие подобные программы, должны выйти на улицы вместе с нами.— О каком городском благоустройстве вы говорите?Лежа на диване, Римо покачал головой. Ну и дурак!— В Варшаве, двадцать пять лет назад, — объяснил Шайсскопф. — Некоторые называют это Варшавским гетто, но на самом деле это была попытка улучшить условия жизни для недочеловеков. Того же самого добиваются все современные программы городского благоустройства.Комната содрогнулась, когда Чиун вошел и грохнул дверью.— Ты хочешь знать, что произошло? — спросил он у Римо.— Нет.— Они опять не явились.— Мне-то что? Я смотрю новости.Чиун выключил телевизор.— Я хочу поговорить с ним, а он любуется на каких-то животных в коричневых рубашках!— Черт возьми, Чиун, это мое задание на сегодня.— Забудь о задании, — сказал Чиун. — Я важней.— Значит, я могу сказать Руби, что ты велел мне забыть о задании?Чиун вновь включил телевизор.— Быть художником среди обывателей — вот крест, который я должен нести, — вздохнул Чиун.Американская национальная партия собралась в доме на узкой и извилистой Грин Фармс-роуд. Неделями нацисты говорили о грандиозном многотысячном марше, но пока что прибыли только шесть человек.Количество народу, толпящегося вокруг, превосходило их в сорок раз. Половину составляли пикетчики, протестующие против марша. В другую половину входили добровольные адвокаты из Американского общества по охране гражданских свобод, демонстрирующих всем вокруг разрешения, полученные в Федеральном окружном суде. В разрешениях говорилось о необходимости соблюдать порядок и о праве нацистов на свободу слова.И пикетчиков, и адвокатов, в свой черед, превосходила числом полиция, которая, с целью исключить возможность нападения, окружила дом со всех четырех сторон.И всех их, вместе взятых, было меньше, чем репортеров. В унизительном замешательстве журналисты толпились вокруг и брали друг у друга интервью, изобилующие глубокими философскими размышлениями о новом проявлении расизма. Все они сходились на том, что это явление хоть и плохое, но типичное, ибо чего еще ожидать от страны, однажды избравшей себе в президенты Ричарда Никсона.В десять вечера отбыли телевизионщики, за которыми через несколько секунд последовала пишущая братия. В 22.02 исчезли пикеты, еще через минуту — адвокаты и, наконец, в четыре минуты одиннадцатого уехала полиция. Только двое усталых полицейских в патрульной машине остались дежурить около дома.В пять минут одиннадцатого нацисты выглянули в окно и, увидев, что горизонт чист, выслали на стражу часового по имени Фредди, вооруженного полицейской дубинкой, Ему было велено стоять на крыльце с устрашающим видом. Остальные пятеро остались внутри.Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф смахнул с доски шахматные фигурки. Они вынули шахматную доску для какого-нибудь случайного наблюдателя. Если бы он заглянул к ним через окно, то увидел, как молодые интеллектуалы-нацисты проводят время. К сожалению, никто не мог вспомнить, как ходит конь. Теперь один из них достал шашки и расставил их на доске: два нациста знали правила и могли научить остальных.В 22.06 прибыл Римо и просунул голову в патрульный автомобиль. Полицейские, не заметившие, откуда он взялся, удивленно глядели на него.— Долгий был денек? — с усмешкой сказал он.— Уж это точно, — отозвался полицейский, сидящий за рулем.— Ну так отдохните чуток, — произнес Римо.Его руки стремительно метнулись вперед и коснулись впадины между шеей и ключицей полицейских. Они открыли рты, как будто пытаясь закричать, потеряли сознание и уронили головы.Римо лениво направился по каменной дорожке к дому, снаружи выглядевшему очень опрятно.Стоящий на крыльце и одетый в полную униформу Фредди при его появлении выпрямился и принял надменный вид.— Вы кто? — требовательно спросил он.— Я из «Еврейского журнала», хочу взять интервью, — объяснил Римо.— Мы не даем интервью жидовской прессе! — рявкнул Фредди и ткнул Римо дубинкой в живот.Темноглазый человек не пошевелился, но удар Фредди почему-то не достиг цели.— Не делайте так больше, — попросил Римо. — Это не очень любезно.— Когда придут новые времена, с такими, как ты, любезничать не станут, — заявил Фредди. — Так что привыкай.Он отвел дубинку назад и на этот раз ударил Римо со всего размаху. Хотя Римо опять не шелохнулся, каким-то образом дубинка не попала в живот, а скользнула по боку.— Я же сказал, прекратите, — сказал Римо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38