— Поверни камеру. Сзади есть резиновый тумблер... Так, хорошо. Не поднимай муть со дна.
Судя по словам мистера Колдуэлла, этот фотоаппарат каким-то образом давал обзор и ему. И все же огромные размеры аппарата оставались для Хесуса загадкой. Даже телекамеры научились делать величиной с ломоть хлеба.
— Камень разделен на четыре квадрата, — продолжал мистер Колдуэлл. — Видишь их?
— Да, конечно, — сказал Гомес.
Во времена испанских мореплавателей золотые монеты делились на восемь частей, а иногда на четыре, отсюда и пошло современное название двадцатипятицентовой монеты — “четвертак”, а отнюдь не оттого, что это четверть доллара, как воображают американцы.
— Встань с краю ближнего к тебе квадрата.
— Слушаюсь, мистер Колдуэлл.
— Направь камеру прямо себе на ноги и так держи.
— Сделано, мистер Колдуэлл.
— Нажми кнопку, которая слева.
— Нажал.
Хесус услышал жужжание камеры и легкие щелчки. По указанию мистера Колдуэлла он заснял каждый сектор квадрата не менее двух раз, а в некоторых случаях ему даже пришлось сделать целых пять кадров. Из этого он заключил, что его съемка передается на поверхность, где кадры просматривают и записывают, иначе как бы мистер Колдуэлл мог знать, что какой-то кадр надо повторить.
Хесусу показалось, что какие-то буквы из написанных на камне ему знакомы, но прочесть он ничего не смог. Наверное, это арабская вязь, решил он. А вот испанские буквы. Но слова — не испанские, хотя одно или два показались ему знакомыми.
В ожидании, пока камера сделает свое дело, он стал размышлять. Похоже на латынь. Слова вроде этих иногда попадаются на стенах храмов. Второй язык — наверное, староарабский. А вот третьего он вообще разобрать не мог.
Он посмотрел на часы. С аквалангом он бы так долго не продержался. При этой мысли ему полегчало. Пожалуй, в этом скафандре есть смысл. Просто мистеру Колдуэллу хотелось получить снимки в один заход. Значит, он получит пятьдесят тысяч долларов за один день работы! Он уже отснял все четыре квадрата, больше делать было нечего. Он стал ждать команды на всплытие. Наконец терпение его лопнуло.
— Мы закончили, мистер Колдуэлл? — спросил Хесус Гомес.
Ответа не последовало. У него зазвенело в ушах. Что-то давило ему на черепную коробку. Дышать стало тяжело, легкие словно распирало в грудной клетке. Стало жарко — слишком жарко для такой глубины. И тут он понял, что в скафандре поднимается давление — до немыслимых величин. Он попытался двинуться вдоль обшивки корабля, но его свинцовые ботинки всплывали. Он и сам всплывал. Он ничего не мог с этим поделать.
— Мистер Колдуэлл, мистер Колдуэлл. Убавьте давление. Убавьте давление! — вскричал Хесус Гомес.
Он чувствовал, как его отрывает от днища и несет прямо к палубе. Однако внутренняя обшивка палубы показалась на удивление мягкой. Очень мягкой. Потолок казался гибким и упругим, как надувной мяч. И тут он увидел ее — раздутую руку, оканчивающуюся перчаткой. Под давлением его вытолкнуло на тело другого водолаза, который тоже оказался пришпилен к потолку. В руке у него болталась камера, похожая на ту, какой мистер Колдуэлл снабдил Хесуса, только на этой был всего один фонарь. Хесусу же дали целую обойму прожекторов. Значит, в прошлый раз им не хватило освещения. Но зачем убили водолаза? Теперь, оказавшись прижатым к обшивке корабля, пролежавшего на глубине двести футов четыре столетия, Хесус Гомес наконец понял, почему мистер Колдуэлл с такой готовностью согласился заплатить ему за работу пятьдесят тысяч долларов. Он мог бы пообещать ему и пятьдесят миллионов, ибо мистер Колдуэлл вообще не собирался ему платить.
Хесус видел, как проплывают мимо кислородный шланг и кабель, к которому была подсоединена камера. По всей видимости, их отсоединили сверху, оставив его без кислорода. Да, так оно и есть: в поле зрения возник свободный конец шланга, из которого вырывались пузырьки воздуха, он был как змея — змея жизни, которая, извиваясь, посылала последний привет Хесусу Гомесу, пришпиленному к потолку старинного корабля, Хесусу Гомесу, чей череп станет очередным в длинном списке стражей, охраняющих сокровище. Он подумал, не распороть ли скафандр — хотя бы для того, чтобы отлепиться от потолка. Конечно, он все равно захлебнется, но может быть, ему удалось бы схватить тот конец кислородного шланга, который, пузырясь, уплывает от него все дальше, дразня пузырьками воздуха, которого ему так не хватает. Но туго надутый скафандр не давал шевельнуть и рукой. От высокого давления у него потемнело в глазах и все вокруг погрузилось в кромешную тьму. Или это садятся батареи прожекторов?
А может, сверху отключили свет? Отец был прав. Это слишком большие деньги. Прекратив бессмысленные поиски кислорода, тело Хесуса Гомеса отдалось во власть сладкого наркотика смерти, и последней его туманной мыслью было, что отец, старый нищий ныряльщик за губками, оказался прав. Это слишком большие деньги. Чересчур большие.
* * *
Брюссельскому профессору Августину Криксу было смешно. Дело не в деньгах — само по себе желание незнакомца платить за его услуги показалось ему подозрительным.
— Что? Звоните из Америки? А что, с почтой нелады? А? Я вас не слышу!
— Напротив, профессор Крикс, слышимость отличная. И вы прекрасно меня слышите. Я хотел бы, чтобы вы завтра взглянули на несколько фотографий. Я заплачу столько, сколько вы запросите, только не отказывайтесь встретиться со мной завтра же.
Профессор Крикс засмеялся. Даже смех его был старый, похожий на какой-то скрип, исходящий из глубины пересохшей глотки. Ему было уже восемьдесят семь лет, он доживал свой век в совершенной безвестности, после того как после окончания Второй мировой войны университет вдруг отправил его на пенсию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64