Когда сам я превращусь во прах, ты останешься на земле, поскольку ты мать и покровительница «индиос».
— Помоги... мне... выжить.
— Но как?
— Защити меня...
— Музей защищен лучше, чем какое-либо другое здание в Мексике. За исключением дворца президента, разумеется, — заверил Лухан богиню.
— Нельзя позволить врагам найти меня.
— Они не найдут. Мы их перехитрим. Разве мы не сапотеки?
— Неясно. Объясни.
Лухан нахмурился.
— Почему ты говоришь на языке гринго?
— Я запрограммирована на английский язык.
— Более чем странно! Скажи мне, однако, Коатлик, почему ты ушла из музея?
— Чтобы поразить своих врагов.
— И теперь они обращены в пыль?
— Это меня чуть не превратили в пыль! Даже сейчас мои системы не восстановлены полностью. Мне даже пришлось внести поправки в свой план.
Теперь речь богини звучала отчетливее. Складывалось впечатление, что в процессе разговора с Родриго она постепенно восстановила забытую функцию.
— Я весь внимание, — произнес Лухан.
— Для того чтобы выжить, нет необходимости уничтожать автоматы из плоти и крови. Я изготовлена из металла и прочих неорганических материалов. И умереть не могу — разве только меня полностью разрушат Автоматы же из плоти умирают, когда их органы выходят из строя. Я в состоянии пережить их, поскольку они запрограммированы на уничтожение и забвение.
— О каких автоматах из плоти ты все время говоришь?
— О людях, естественно!
— И о женщинах тоже?
— Все биосистемы — машины. Самоходные конструкции из мяса, костей и прочих органических деталей. Я же — машина, которая рассчитана на более продолжительный период действия. Когда биороботы умрут, я выйду из этой тюрьмы на свободу.
— Какая же тут тюрьма?! Здесь твой дом, твой храм, твое убежище. Под музеем находятся развалины древнего Теночтитлана. Столицы благородных ацтеков. Разве ты не помнишь?
— Я буду стоять здесь, пока не будут созданы оптимальные условия для моего функционирования. Тогда я начну действовать. Но до тех пор ты должен меня защищать.
— Хорошо. Я сделаю все, что ты захочешь. Только прикажи. Все, что тебе потребуется, я положу к твоим ногам.
— Мне ничего не надо, машина из мяса. Я — существо самодостаточное и самовосстанавливающееся. У меня нет желаний. В данной конкретной форме я в состоянии просуществовать сколько угодно.
— Обещаю, что буду следить за твоей безопасностью до конца своих дней, а когда я умру, за дело возьмутся мои сыновья, а после их смерти — сыновья моих сыновей — и так до скончания веков. Или до того дня, когда мексиканцы — истинные мексиканцы — снова станут хозяевами своей судьбы.
— Тогда будем считать, что договор заключен.
Так оно все и было. Потом Коатлик разговаривала крайне редко — только справлялась, что происходит в мире за пределами музея. И радовалась каждой трагедии. Эпидемии и катастрофы с жертвами доставляли ей несказанное удовольствие. Весьма и весьма по-ацтекски!
Что же касается Лухана, то он тщательно следил, чтобы статую не повредили и не сдвигали с места. И каждый вечер он молил ее, чтобы она уберегла город от землетрясения.
Иногда он воскуривал рядом с ней благовония или укладывал к ее ногам мертвых певчих птичек, которых предварительно убивал, а потом скальпелем извлекал все еще бьющиеся крохотные сердца. Сердечки эти складывались в специальный базальтовый жертвенник, который он по такому случаю доставал из хранилища.
Такого рода жертвоприношения не поощрялись Коатлик, но и неудовольствия не вызывали, поэтому Лухан по-прежнему регулярно приносил свою дань.
Когда же стали ощущаться первые толчки землетрясения 1996 года, названного впоследствии великим, Родриго Лухан с выпученными от ужаса глазами выскочил из своего офиса. Его тревожила только одна-единственная мысль.
— Коатлик! — выдохнул он и бросился к статуе.
Она стояла, как всегда, неколебимо, хотя вокруг уже содрогались стены, лопались тонкостенные стеклянные сосуды и покрывались трещинами изделия из глины и фаянса.
Через минуту стены заскрипели, словно мачты старого парусника, пол под ногами треснул, и на его полированной мраморной поверхности появилась зияющая щель.
— Коатлик! Коатлик! Ответь мне, что происходит?
Коатлик продолжала стоять, как утес, среди невообразимой сумятицы и стонов, из которых лишь некоторые принадлежали живым.
Лухан, признаться, не обратил ни малейшего внимания на то, что гибнут сокровища музея, собираемые десятилетиями.
Он беспокоился только о каменной богине.
— Коатлик! Коатлик! Поговори со мной! — возопил он на испанском языке.
Но Коатлик заговорила только тогда, когда под ней содрогнулся постамент.
— Что происходит, машина из мяса? — спросила она на неразборчивом английском:
— Это землетрясение, Коатлик. Земля трясется!
— Значит, для меня здесь небезопасно!
— Нет, нет, ты в безопасности.
При этом, однако, развалилась стена, что в значительной степени подорвало веру богини в правоту Лухана.
— Выжить, — глухо проговорила она. — Мне необходимо выжить. Дай мне указания, которые могли бы в максимальной степени обеспечить мою безопасность.
— Быстро! Нам надо срочно выбираться из здания, пока мы не погибли под его обломками. Пойдем со мной.
С ужасающим скрипом, который, впрочем, музыкой отозвался в ушах Лухана, ноги Коатлик отделились от массивного постамента, и она, словно каменный слон, сделала первый шаг колонноподобной ножищей.
Пол захрустел. Богиня остановилась, будто ждала, когда находившийся у нее внутри гироскоп восстановит равновесие, потом медленно подняла вторую ногу и установила ее рядом с первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83