Впрочем, гипсовые кандалы на кистях остались нетронутыми, что позволило представителю больницы утверждать, что «осложнения» не имели отношения к простейшему хирургическому вмешательству, каковое претерпел пациент в больнице.Убрать Поластро распорядился доктор Харолд В. Смит в призрачной надежде, что это заставит других отказаться от службы заказных убийств, о которой Смит узнал от Римо. Замысел состоял в том, чтобы сделать бессмысленным убийство свидетеля ради того, чтобы избежать тюрьмы, так как в итоге появлялась более серьезная угроза — быть размазанным по стене собственной гостиной. Вообще-то Смит не надеялся, что система сработает, но попробовать все же стоило.Тем временем Римо с Чиуном прибыли в Чикаго, прихватив с собой только три из четырнадцати сундуков, обычно сопровождавших Чиуна в путешествиях. Предполагалось, что в Чикаго они пробудут недолго, однако Чиун подметил, что планы Римо порой дают сбои.— Ты хочешь сказать, что меня преследуют неудачи?— Нет. Порой события оказываются сильнее людей. Когда из-за трудностей меняют направление мыслей и действий, то поступают опрометчиво. Вот это и есть неудача.— Что-то я не совсем понимаю, папочка, — отозвался Римо, приготовившийся выслушать очередную нотацию из серии «А что я говорил, сынок?» после гибели Кауфманна: ведь Чиун предупреждал, что спасти свидетеля не удастся. — Разве в расположении воинской части ты не отчитывал меня за то, что я все время повторяю одну и ту же ошибку? Помнишь сказочку про рис, дырявый забор и дохлого пса?— Ты никогда меня не слушаешь. Я отчитывал тебя не за это. Я пытался объяснить тебе, что этот человек — не жилец. Я вовсе не имел в виду, что тебе следует измениться. Если крестьянин десять лет подряд выращивает рис и однажды урожай оказывается плохим, разве это означает, что ему следует перестать сажать рис?— Он должен разобраться, почему случился недород, — сказал Римо.— Это было бы хорошо, но вовсе не обязательно, — возразил Чиун. — Он должен продолжать сажать рис тем же способом, который позволял столько лет выращивать хороший урожай.— Ошибаешься, — заупрямился Римо. — Важно понять, в чем был допущен промах.— Как хочешь, — неожиданно уступил Чиун.— И еще одно, — сказал Римо. — Почему сегодня ты не брюзжишь, как обычно?— Не брюзжу? — удивился Чиун. — Если не ошибаюсь, это слово означает упрекать, высмеивать, предаваться бесконечной унизительной болтовне?— Совершенно верно, — подтвердил Римо, наблюдая, как дюжий таксист запихивает сундуки Чиуна в багажное отделение и в багажник на крыше. Чикагский воздух был так насыщен сажей, что, казалось, его можно раскладывать по тарелкам. Один из недостатков интенсивного пользования органами чувств заключался в том, что в таком воздухе нужда в них попросту пропадала. Дыша чикагским воздухом, можно было отказаться от еды.— Так ты говоришь, что я брюзжу? — не отставал Чиун.— Ну, да. Иногда.— Брюзжу?— Да.— Брюзжу!..— Да.— Это я-то, взявший огрызок свиного уха, вознесший его на высоты, где не бывало ни одно свиное рыло, наделивший его силой и чувствами, о которых даже не подозревали его сородичи! И после этого я — брюзга. Я неистово прославляю его, а он спешит выложить наши тайны шарлатану, несущему чушь об умственных волнах и дыхании. Я дарую ему мудрость, а он пренебрегает ею! Я лелею его, я окружаю его любовью, а он, источая гнилостный дух, жалуется, что я брюзжу. Я, видите ли, брюзга!— Ты сказал что-то про любовь, папочка?— Я лишь воспользовался лживым языком белых. Я ведь брюзга. Вот я и брюзжу.Чиун поинтересовался у шофера, который с трудом продирался сквозь пробки, забившие центр Чикаго, слышал ли тот хоть малейшее брюзжание.— Кто из нас двоих, по-вашему, брюзга? Только честно!— Белый парень, — отозвался шофер.— Как тебе это удалось? — спросил Римо, не заметивший, чтобы Чиун передал шоферу деньги или надавил ему на чувствительные места.— Я доверяю честности нашего славного водителя. Не все люди на Западе бесчестные, неблагодарные нытики. Значит, я брюзжу, кхе-кхе...Существовало великое множество причин, по которым Чиун никак не мог брюзжать. Римо ознакомился со всеми из них по очереди, пока они ехали к зданию Комитета по образованию; последняя состояла в том, что не Чиун проморгал Кауфманна, не Чиун предлагал нелепые соотношения за и против, не Чиун тратил понапрасну время в армейском расположении. Почему не Чиун? Потому что Чиун — не брюзга.— Слушай, папочка, я что-то беспокоюсь. Смитти говорил, что нам не надо соваться в Чикаго, пока он не разузнает побольше об этом типе. Вдруг я опять поступаю неверно?Это был редкий случай, когда Мастер Синанджу повысил голос:— Кого я учил — тебя или твоего Смита? Кто знает, что правильно, а что нет, — какой-то император, которых полно, как собак нерезаных, или Мастер, выпестованный школой Синанджу? Ты великолепен, дурень ты этакий, только сам еще этого не понимаешь.— Великолепен?— Не слушай меня. Я ведь брюзга, — отмахнулся Чиун. — Но вот что тебе надобно знать: там, в гарнизоне, ты потерпел поражение, потому что действовал по указке этого доморощенного императора. Но теперь тебя ждет успех, потому что ты делаешь то, что должен делать, то, чему я тебя научил. Даже камень, лежащий на одном месте, подвергается опасности. Другое дело — когда он катится вперед. Действуй!В этот самый момент таксист, предвкушая щедрые чаевые, ибо с полным основанием полагал, что на рынке чаевых ложь оплачивается лучше, нежели правда, заметил вслух, что азиат, пожалуй, и впрямь немного брюзга. Впрочем, распространяться на эту тему он не стал, поскольку у него появилось куда более насущная задача — убрать голову из треугольного окошка в передней дверце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45