Но с другой стороны он понимал, что в нынешней обстановке это чревато отступлением назад и, может быть, до самого тридцать седьмого года. В этом случае никто не мог гарантировать ему не только возвращение полковничьих погон, но и нормальной жизни. Он помнил с каким выражением ужаса и омерзения на лице говорил о репрессиях тридцатых годов его отец, чудом переживший их в крохотной деревеньке за Уралом. Все нынешнее утро Приходько провел в разговорах, телефонных звонках, ведя полунамеком беседы со своими бывшими сослуживцами, знакомыми чиновниками из ЦК и правительства, пытаясь выяснить их отношение к грядущенму перевороту, чтобы самому прийти к окончательному решению, но все они сами не знали к какому берегу пристать. И вот сейчас, после трех минут раздумий, Чабанов предлагает ему сделать ставку на Ельцина и дальнейший развал страны.Дело в том, что Станислав Николаевич не верил, что, начав распадаться, Союз не вовлечет в это движение и внутренние части России. Он знал, что громогласное заявление Ельцина о том, что каждый теперь может взять столько свободы, сколько захочет, пробудило мечты о «Шапке Мономаха» десятков и сотен людей, едва вкусивших от пирога власти. Пример трех президентов, прославившихся после Беловежского договора, не мог не быть заразительным.Тем более, что в России всегда хватало авантюристов и прожектеров, уверенных, что на уровне отдельно взятого района, города или села можно построить сытое благополучие хотя бы для себя и своей родни. Приходько был уверен, что амбиции и неуемное желание править и богатеть – могут разорвать страну и ввергнуть ее в гражданскую войну. И сейчас ему надо было в несколько секунд решить: что для него страшнее – вчерашняя диктатура или завтрашняя кровопролитная бойня на пороге собственного дома.Под ногой Чабанова хрустнула сухая ветка. Станислав Николаевич повернулся к спутнику.– Если года два-три мы продержимся без гражданской войны, – как-то отстраненно проговорил Леонид Федорович, – то сможем поднять страну. Русскому мужику дать бы почувствовать в себе хозяина, дать ему время уверовать в необратимость движения к собственному делу, собственному дому.– Хорошо, – Приходько склонил голову, – в ближайший час эта информация будет в госдепе Штатов и секретариате Тетчер.Бывший разведчик в очередной раз удивился тому, что о будущем государства думает человек, создавший мощную преступную организацию. Он хмыкнул себе под нос: «Может быть, в этом и скрыта тайна русской души, что о народе заботится советский Робин Гуд, а не те, кому это положено делать.»Они расстались по перекрестке улицы Горького и Тверского. Станислав Николаевич пошел дальше, а Чабанов остался у подножия памятника Пушкину. Он снова сел на скамейку и погрузился в размышления. Ему хорошо думалось в людской толчее, но сейчас его мысли замкнулись вокруг одного – что сделать, чтобы пробудить к жизни ту великую Русь, которая дошла до берегов Тихого океана и в горе, крови и страхе создала великую державу, растворив в себе поколения самых разных завоевателей.Приходько было сложнее. Впервые в своей жизни он собирался предавать своих товарищей. Ведь по всем нормам, которыми была пропитана его плоть, сведения, добытые его человеком, составляли государственную тайну и ни под каким видом не могли попасть к врагу.Он шел в сторону министерства иностранных дел, где в баре для журналистов, как всегда в это время, толклись резидент ЦРУ и глава московской резидентуры английской МИ-6.Два милиционера на входе в министерство дернулись в его сторону, чтобы проверить документы, но он поднял глаза и они оба, как заведенные, вскинули ладони к козырькам.Это узнавание никогда не доставляло ему удовольствие. Потому что оно было следствием не уважения, а патологического страха, вбитого в почти каждого советского человека. Среди людей, которых он знал и которые знали какое ведомство, еще вчера, представлял Приходько, было всего несколько человек, относившихся к нему без страха. Интересно, что, идя на встречу с Чабановым, он тоже гадал – испугается тот или нет. Но в первую же секунду он почувствовал в этом огромном и сильном человеке только одно – неподдельный интерес как к работе, так и личности Приходько. Это был интерес не покупателя, а человека, который выбирал себе сподвижника, товарища, на которого можно положиться. Все это было так незнакомо, что уже тогда Станислав Николаевич решил – с Леонидом Федоровичем можно даже дружить.Он поднялся по лестнице в бар и тут же увидел тех, с кем был намерен встретиться. Служба наблюдения не только держала в этом баре своих людей, но и прослушивала и записывала на видио, все происходящее здесь. Приходько не опасался этого. Он думал над тем, как незаметно передать информацию.Американец, пивший пиво, медленно встал и пошел в сторону туалета. Станислав Николаевич напрягся и, выждав, несколько минут, двинулся в ту же сторону. Они встретились на пороге зала и даже сам ЦРУшник не почувствовал того, что ему в его карман упала крохотная кассета. Англичанин получил ее у стойки бара, когда стоявший сзади Приходько журналист из «Правды», случайно толкнул его. Станислав Николаевич выпил еще пару порций виски и, кивнул симпатичной рыжеволосой девушке, направился в ресторан. Девица, выждав положенное время, подошла к его столику.– Если ты не прочь и у тебя есть несколько часов, – Приходько специально шептал громко, чтобы его было хорошо слышно, – то давай пообедаем и поедем ко мне на дачу – отдохнем.Девушка внимательно посмотрела в его глаза и согласно кивнула. Он заказал еду и с удовольствием принялся есть и пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99