А скоро, возможно, на смертную казнь введут мораторий.
Или вовсе отменят. Да и вообще: вполне вероятно, что этого зверя признают невменяемым и направят на принудительное лечение в закрытую психушку. А годика через три он, "излечившись", оттуда выйдет… вот так. Нынче у нас не расстреливают, Ваня. А ты не знал?
Гурон посмотрел исподлобья, сказал:
– Нет.
Чапов налил спирту, сказал:
– А должен бы знать.
– Откуда мне это знать? Я целых три года был в командировке.
Чапай долго молчал, потом произнес:
– Я, Индеец, много людей оттуда видел. Меня обмануть трудно. Если человек отсидел хотя бы пару лет, у него в глазах… в общем… В общем, мне одно непонятно: где ты сидел, Индеец?
Гурон залпом выпил спирт, сказал:
– Я далеко отсюда сидел, Саша… очень далеко.
– За пределами России?
– Да.
– Тогда понятно, почему в ГУИН нет никакой информации. Я ведь запросы по всем каналам рассылал – нет ответа… срок-то какой?
– Пока не сдохнешь.
– Вот оно чего, – протянул Чапай. – Сбежал?
– Да, сбежал… а больше, Саша, не спрашивай.
– Понял, – сказал Чапов. Жан подумал: ничего ты, Саша, не понял… Встал перед глазами Остров.
– Ваня, – окликнул Жана голос Чапова. – Ванька, ты где витаешь?
Гурон через силу улыбнулся и ответил:
– На сказочно красивом острове под пальмами, Саша… век бы о нем не знать!

* * *
Август 92-го заканчивался, заканчивалось лето. Город наполнился ребятишками, открылись "Школьные базары", ГАИ проводила акцию "Внимание – дети!". Цены росли безудержно, везде открывались пункты обмена валют, на телевидении крутили "Санта-Барбару" и рекламу тампонов-сникерсов-памперсов. В "аналитических" программах, ласково улыбаясь, светился Егор Гайдар… Иногда вместо улыбчивой жопы Гайдара показывали суровое мурло Бурбулиса Гени или озабоченного Григория Алексеевича Яблинского… В независимой Ичкерии травили русских. Но тут же уговаривали не уезжать: "Русаки, не уезжайте. Нам нужны рабы и проститутки"… И в независимой Эстонии травили русских… и в независимой Литве… и в Латвии тоже… Лихо плясала канкан мадмуазель Новодворская… по швам трещали Югославия и Чехословакия… полыхало в Абхазии… в Таджикистане… в Приднестровье… на артскладах в Приморье рвались снаряды… требовали автономии Башкирия и Татария… В расплодившихся видеосалонах гоняли американские ужастики, гонконгские боевики и порнуху, именуемую "эротикой"… Вовсю циркулировали слухи, что грядущей зимой не будет отопления, не будет электричества, не будет газа. Население скупало спички, свечи, соль, консервы… Солидная финская газета опубликовала большую статью на тему: что делать, если через границу хлынут десятки тысяч голодных беженцев из России?.. Возле станций метро и в ларьках скупали ваучеры… В подъездах нюхали клей подростки… в общем, шел август 92-го.
Август 92-го… Я помню тебя. Я помню растерянных старушек в ломбардах… многочасовые очереди на бензоколонках… талоны на "колбасные изделия"… Поиски "золота партии" – помню… малиновые пиджаки и наглые морды бизнесменов – помню! Клетчатый пиджак Собчака и роскошные усы Руцкого – помню.
Я никогда не забуду тебя, август 92-го… я не забуду тебя никогда.

* * *
Гурон, наконец-то, собрался нанести визит тетке. С Анной Георгиевной у него никогда не было сколь-либо дружеских отношений, но она осталась единственной из родственников. Теткиного телефона он не помнил, поэтому приехал без предварительного звонка. Это было ошибкой. Пожилая женщина его не признала, дверь открывать не захотела, обозвала аферистом и пригрозила вызвать милицию.
Наверно, нужно было повернуться и уйти, но Гурону очень хотелось расспросить тетку о том, как тут жила последний год мама. Он сказал: вызывай, Анюта. Я подожду.
Он положил на ступеньки тортик, купленный по случаю визита, присел сам и стал ждать. Сквозь хлипкую дверь было слышно, как тетка возбужденно говорит по телефону: в квартиру ломится грабитель, представляется моим племянником. А мой племянник геройски погиб, выполняя интернациональный долг… Гурон только головой покачал.
Наряд прибыл минут через десять. Один из двух ментов был с автоматом. Гурон уже несколько раз наблюдал на улицах вооруженную милицию, и это искренне его изумляло. В 89-ом, когда он улетел из страны, даже дубинка в руках милиционера казалась чем-то из ряда вон выходящим, вызывала шуточки. Теперь никого не удивлял страж порядка в бронежилете, с автоматом и даже в каске… прифронтовой город?
Он хотел предъявить документы, но ему скомандовали: лицом к стене! Руки на затылок!
– Скиньте обороты, ребятки, – ответил Гурон. – Я офицер.
Он полез в карман за документами, но молодой мент мигом направил на него автомат и закричал:
– Лицом к стене, я сказал! Офицер он, понимаешь.
Гурон подумал: щенки, – пожал плечами и повернулся к стене. Его споро обыскали, нашли удостоверение. Молодой сказал:
– Щас пойдем в отделение, там и разберемся, что ты за хрен.
А второй, постарше, возразил:
– Да погоди, Коля… давай-ка бабуле его предъявим. Может, он и есть.
Сержант позвонил в дверь, сказал:
– Бабушка, откройте. Это милиция. Задержали мы вашего "грабителя".
Анна Георгиевна отворила дверь, и ей "предъявили" Гурона. Она долго всматривалась, моргая поверх очков, не узнавая. Гурон спросил:
– Помнишь, тетка Анюта, как я твою любимую вазу разбил, а ты меня полотенцем отхлестала и в угол поставила? Чешская была ваза, с журавлями…
Тетка ахнула и узнала. Она сказала: Жан! Жанчик! – и схватилась за сердце. Пока тетка Анюта принимала "валокардин" и приходила в себя, Гурон выкурил с ментами по сигарете, перекинулся парой фраз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93