Трусы — пилотка!» Надо было видеть разнообразие трусов, украшающих крепкие чресла нашего дружного коллектива. Палыч, например, щеголял в розовых семейных трусах, украшенных кокетливыми ромашками. Спортивные тромбонисты сверкали щегольскими плавками, Лысый стыдливо выползал на палубу в белых индийских трусиках с прорезью, барабанщики и трубачи прикрывали срам разноцветными «боксерками», и лишь явные «салабоны» стеснительно оглаживали на костлявых ягодицах раздуваемые ветром сатиновые уставные «семейники»
Начальник был верен себе и выходил «в люди» исключительно в брюках и форменной рубашке с коротким рукавом. И только домашние шлепанцы, надетые на босу ногу, да круги под мышками предательски свидетельствовали о том, что нашему бравому командиру тоже жарко.
После полудня вся команда предавалась сиесте — находиться на раскаленной палубе было решительно невозможно. И вот однажды, когда мы подходили к Гибралтару, в кубрике раздался тихий но внятный голос Палыча:
— Е... твою душу мать... Это еще что?!
Несколько человек, расписывающих «пулю» на подвесном столе (в том числе и я), подались к иллюминатору. Первым заорал Фаля. Прямо перед нашими носами вровень с кораблем двигался неправдоподобно огромный и абсолютно человеческий глаз.
В этот же момент по громкой связи раздался невозмутимый голос старпома:
— По правому борту — касатки! Салагам — любоваться!
Мы рванули наверх. То, что мы увидели по правому борту, невозможно описать. Штук восемь морских гигантов легко обгоняли корабль. Исполинские хвосты мерно вспенивали изумрудную воду, скользкие черные тела, размером со среднюю железнодорожную цистерну, совсем по-дельфиньи врезались в волны. И самое незабываемое — их громадные влажные глаза, казалось, насмешливо следили за нами — смешными червячками, вообразившими себя хозяевами океана... Мы просто выли от восторга.
Когда касатки ушли вперед, нас снова сгрудили на верхней палубе для прохождения «узкости». Мы во все глаза смотрели по сторонам — картина была впечатляющей. Вид грозных стен Гибралтарской крепости с одной стороны и белоснежных марокканских поселений — с другой создавали ощущение полной нереальности. Вода, казалось, была прозрачной на несколько километров вглубь, по ней скользили лунообразные остроносые лодки марокканских рыбаков с парусами всех цветов радуги...
— По правому борту — встать к борту!!! — раздалась команда старпома.
Встречным курсом шла аккуратная испанская шхуна с зачехленными пушками. По трапу на верхнюю палубу строевым шагом поднималась ее немногочисленная команда — несколько мужчин и темноволосая девушка. Все они были одеты в ослепительно белые шорты и рубашки с коротким рукавом. Застыв в приветствии, они не могли скрыть удивления при виде разноцветной толпы на палубе нашей серой посудины — мы были похожи скорее на цыган, беженцев из малоразвитых стран, чем на военнослужащих морской супердержавы. Нам было стыдно отдавать честь. Поэтому мы просто помахали им руками, не обращая внимания на особистов, укоризненно качающих головами...

* * *
В Средиземном море мы встали на якорь. В программе похода значились учения. Они начались незамедлительно — кормовую пушку расчехлили, потом снова зачехлили, выяснив, что стрелять из нее не будут. Боевые расчеты беспрерывно занимали свои места и уходили покурить. По трапам с ошеломительной скоростью, как белки, туда-сюда скакали матросы и старшины. По громкой связи раз семьдесят объявляли то боевую тревогу, то ее же отбой... В наш кубрик поминутно заглядывал летёха и грозно сдвигал брови. Мы бродили по кораблю, хватаясь за все запрещенное, пачкая все надраенное и задавая идиотские вопросы типа: «Это что, действительно торпеда?! А интересно, она дотянет во-о-он до того паромчика?».
На оркестр старались не обращать внимания, но потом нам было приказано наглухо задраиться в своем кубрике.
Мы вздохнули с облегчением и, плотно задраив выход, торжественно распахнули все иллюминаторы, после чего дружно закурили. Через пару минут мне показалось, что кто-то подкрался ко мне сзади и с размаху съездил по правому уху корабельной мачтой.
Оглядев лица товарищей, я понял, что и они испытывают нечто похожее. Прошло несколько секунд, и по нашим музыкальным перепонкам шарахнуло что-то еще более внушительное.
Оказалось, что начались стрельбы. И начались они именно с тех пушек, которые находились недалеко от наших иллюминаторов. Фалишкин с Тихоном бросились их задраивать, но, будучи несколько раз отброшены ударной волной, перепоручили эту почетную обязанность единственному воспитону, допущенному в зарубежный вояж, — Ленечке Несвисту по прозвищу Глист.
Это прозвище Несвист (тоже, кстати, барабанщик) заработал именно в этом походе. Как — расскажу позже. А пока замечу, что Глист после этих стрельб оглох на оба уха и до самого конца нашей стоянки в Средиземном море был совершенно профнепригоден.
Куда и зачем стреляли наши пушки, я до сих пор не понимаю. Тем не менее в учениях я поучаствовал, и было это так: тем же вечером, после стрельб, корабль вновь потрясла команда «Боевая тревога!», и на этот раз за нами пришли.
Нас вывели на палубу и стали так тщательно расставлять, будто готовили к расстрелу. Оказалось, мы должны были отработать срочную эвакуацию с корабля. Впрочем, отрабатывать было не на чем — спасательных плотов хватило только на начальника и примкнувших к нему Лысого с несколькими «сундуками». Мы немного помахали им руками, когда плот спустили на воду, и с нескрываемым удовольствием закидали их дымовыми шашками, которые должны были имитировать густой туман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92