— На, переписывай...
Я смотрю на заляпанную страницу и ахаю: там настоящий словарь.
— Давай-давай, — покровительственно говорит Меря, — ты тут без этого не человек. Перепишешь, выучишь, будешь сдавать.
Я пробегаю глазами несколько первых слов: «Бас — сиська. Берлять — есть, жрать. Бэйная — здоровенная, большая...» — и ошеломленно киваю.
Потом, через несколько месяцев, когда я уже довольно свободно разговаривал на военно-оркестровом сленге, я даже находил удовольствие в этимологии некоторых слов. Ну например, «бэйная» и «эсная» — от разновидностей духовых инструментов: скажем, туба может быть «бэйной» — настраиваемой на си-бемоль (буквенное обозначение си-бемоль — латинское «В»), а может — «эсной», то есть настраиваемой на ми-бемоль (латинское обозначение «Es»). «Бэшка» или «бэйная» туба по размеру больше чем «эска» — отсюда и такие слова в сленге.
А вышеописанный разговор после зубрежки по «разговорнику» доброго Мери, я бы перевел так: «Вчера два сверхсрочника в пивняк заползли... Там две девушки сидят — одна здоровая такая, а вторая совсем мелкая... Ну покурили <Тоже замечательная этимология глагола «Пофаить» неведомыми путями произошло от английского «Fire» — огонь> , взяли пива, попробовали — моча какая-то... Поболтали с девчонками — а те говорят, что тут и еду размешивают. Ну, предложили им погулять по парку, те вроде не против. Пошли в нижний парк, там Леха одну за грудь прихватил <Кстати «прихватить» чаще может патруль. «Прихват», соответственно — попытка подловить на чем-то неуставном, запрещенном> , а та ему как даст в рыло с размаху!..»

* * *
Одна из самых больших странностей в поведении военных музыкантов — их, собственно, «военность». Возьмем отношение к форме: что вы скажете, увидев, как интеллигентный человек, студент консерватории старательно наглаживает на форменке «складку борзости» или сгибает «краб» на бескозырке так, что его становится легче рассмотреть в профиль, нежели в фас? Как вы отреагируете на то, что после экзамена, скажем, по дирижированию, эта умница несется в воинское ателье и устраивает там портнихе скандал: мол, клеш слишком маленький, не по выслуге, и теперь его «в команде» засмеют? И как вам понравится, что этот самый юноша, который вот-вот сядет в оркестровую яму Мариинки, покупает за сумасшедшие деньги у какого-то дембеля из кадровой роты бескозырку-таблетку — такую крохотную, что она едва держится на его стриженом затылке...
Это необъяснимо. Как и дедовщина в оркестре. Тем не менее она есть, хоть и не такая, как, скажем, на корабле или в стройбате...
На первую ночевку я явился ни жив ни мертв. Начальник в этот день строго сказал мне, что его следует называть не «Александр Иванович», а «товарищ старший лейтенант». И что хватит мне таскаться на ночь домой, а пора начинать служить. И чтоб в двадцать два тридцать я, как штык, был в команде. И я обреченно кивнул.
«На баночке» (то есть дежурным) в этот вечер стоял Меря. Он лениво посмотрел на меня и сказал:
— Ну что, чувачок, будем глазки строить или спать?
— Спать, — покорно соглашаюсь я.
— Как? — удивляется Меря. — А кто приборочку будет делать генеральную, а?
— Кочумай, Меря! — вступается за меня проходящий мимо Фалишкин. И не успеваю я проникнуться к нему благодарностью, как он добавляет: — Пусть лучше спит. А то сейчас со страху обоссытся!
Видно, на лице у меня написано, что я боюсь. А боюсь я, потому что, повторяю, как раз перед этим прочел «Сто дней до приказа». И испытывать на себе все эти ужасы мне вовсе не хочется.
Стою я, как идиот, посреди кубрика и не знаю, что мне делать — все спокойно ко сну готовятся, топают в гальюн в одних трусах, белье расправляют, а я даже не знаю, где моя койка. На всякий случай стал я раздеваться и складывать одежду в свободный рундук.
Наконец ко мне подходят два угрожающего вида дембеля.
— Что, растерялся? — неожиданно ласково спрашивает Сэм, командир отделения.
— Ага, — чуть ли не всхлипываю я.
— Тогда — на! — цедит Ришат, который в считанные дни должен «дембельнутъся».
В моих руках оказывается ремень с новенькой бляхой.
— Почисти быстренько, сынок, и давай спать ложись, — Сэм зевает и направляется к койке.
— Не буду, — говорю я и удивляюсь собственному кретинизму.
Сэм останавливается.
— Не будешь?! — изумляется Ришат. — Почему?
— Потому что если я сегодня это почищу, то завтра буду чистить гальюн зубной щеткой. А я не хочу, — я чувствую себя очень храбрым, но уже покойником.
— Во мудак! — говорит Сэм, переглянувшись с Ришатом. — У нас ведь и гальюна-то своего нет, кто ж тебя чистить-то его пошлет. Ты где этого набрался?
— Все равно не буду! — Я уже практически ничего не соображаю от страха и несу всякую околесицу: — Я вот что вам скажу: хотите меня бить (они снова переглянулись) — бейте, но учтите: если я до чьего-нибудь горла доберусь — не отпущу.
— Ты это... — Ришат с трудом выдергивает из моих немеющих рук ремень. — Не осли! Бляху почисти и спать ложись, душитель. Кто тебя тут бить станет, кому ты нужен-то на х...й? Хотя, конечно, если не почистишь — будут проблемы.
— Ну! — подтверждает Сэм. — Сам же летёха тебе и впердолит по самые гланды...
— Летёха?.. — теряюсь я (летёхой называли начальника, причем даже потом, когда он дослужился до капитана). — Врешь, он дедовщины не допустит!
— Ну точно мудак! — сплевывает Ришат и, махнув рукой, отправляется спать.
Сэм тоже уходит, а я остаюсь один посреди чужого и страшного кубрика. Когда все наконец укладываются, я выбираю себе свободную койку и, быстро расправив влажное белье, бегу к стеллажу с музыкальными инструментами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92