— Может:— Эскалопчики жарим отменные, свининка парная. С картошечкой. Как раз Настя только заступила, плиту разогревает.— С эскалопчиками повременим, а бокал пусть будет чистый, ладно?— Да Боже ж мой! Тогда орешков?— Валяй.Через минуту я уже сидел за дальним столиком. Бармен проявил уважение соответственно количеству оставленных ему щедрых чаевых: включил музычку.Я открутил ненашенскому напитку «голову», налил джина в бокал со льдом, с удовольствием втянул аромат можжевеловой ягоды, плеснул чисто символически тоника и сделал большой глоток. Еще один. Еще… «Я пью один, со мною друга нет…»Хриплый, грустный голос из динамиков негромко напевал стихи: Бродяга скромный и печальныйСлонялся городом нечаяннымИ в перекрестье улиц шумныхОн был удачей для стрелка:Ведь не бывает пуль случайных,Для одинокого отчаяньяНет ничего опасней умных,Округлых сказок дурака.Бродяга шел не озираясь,Слепой судьбы не опасаясь,Ни перед кем ни в чем не каясь —У всех свой крест и свой насест.Он заблудился в стылых лицах,В глазах безжизненных, как блицы,И наплевал на здешний принцип:Кто не работает — не ест.Но почему такой голодныйВид у довольных и дородных?И слепо бьется пес безродныйСреди чужих, спешащих ног…И почему-то так тоскливыСлезливых глаз собачьих сливы…На что со скорбью молчаливойСмотрел отвергнутый Ван Гог?День обветшалый на исходе.Ласкает ветер непогодье.Восьмая пуля на излетеЗа сердце тронула огнем.И в перекрестье улиц шумных,Жующе-склочных и бездумных,Он видел море в бликах лунныхИ маленький беленый дом…Бродяга скромный и печальный. Алкоголь ласково коснулся мозга, я прикрыл глаза, и передо мной, будто в калейдоскопе, закрутились картинки прошлого, дальнего и не очень… Стоит только закрыть глаза… Глава 10 Стоит только закрыть глаза, и я вижу, как по песку, удаляясь, идет девушка.На ней легкое платьице, ветер играет волосами… И цвет волос переменчив…Солнечные лучи словно перебирают пряди, делая их то светло-русыми, то золотистыми, то каштановыми… Девушка босиком, и я слышу шуршание песка под ее ступнями… Фигурка ее почти невесома в лучах, волны прибоя подбегают к ногам и ласкаются белыми курчавыми щенками…Лека выросла. В ее новом, совсем взрослом мире места мне не нашлось. И она исчезла, растворилась на просторах великих американских равнин, будто мираж…Но теперь это не вызвало у меня ничего, кроме усталой грусти: невозможно любить мираж. Или… Или мы все, живущие на этой земле, любим лишь созданные нашим воображением миражи, фантомы?.. Мы встретились в таком простореВ таком безмолвии небес,Что было чудом из чудесПересеченье траекторий…Как бы ни было жалко, но…Двум редким птицам не усидеть в одной клетке,Даже если она величиной с мир…Мы с удивленьем вдруг открыли,Что птица птице не под стать:Стремительные наши крыльяВ полете могут нам мешать… Кассета крутится, мелодия сменяет мелодию… Закрываю глаза……Я бегу по пустыне. Под ногами камни, красные, раскаленные испепеляющим солнцем. И еще — они отливают золотом. Чистым червонным золотом. А солнце не правдоподобно быстро поднимается в зенит, и вот уже все пространство вокруг сияет.Эльдорадо… Золотая долина, устеленная тысячами стреляных латунных гильз… Золотая долина, превращающая плоть солдат удачи, этих старателей смерти, в чистое червонное золото, в чей-то яркий, порочный и недолговечный, как век мотылька, успех, в чью-то мирскую славу, в чье-то бесчестие…Мир вокруг становится нестерпимо-белым, и весь его жар концентрируется на единственной чужеродной точке: на мне. Я падаю, раскаленная масса летит мне навстречу, и я успеваю понять, что, как только коснусь ее — мгновенно обращусь в пар, в пустоту, в ничто… Тяжкое удушье сковывает мозг, и сил избежать падения уже нет…— Вам нехорошо?— Что?Раскрываю слипшиеся веки. Ну да, я заснул, уронив голову на руки. Заснул в забегаловке, убаюканный хриплым баритоном неведомого певца.Рядом с моим столиком стоит та самая девушка, что скромно наливалась красным вином в укромном уголке. Ее огромные серые глаза смотрят на меня встревожено, а я — улыбаюсь. Как славно, что о тебе хоть кто-то тревожится, как славно, что эта девочка еще не разучилась тревожиться хоть за кого-то, кроме самой себя.— Вам нехорошо? Вы стонали.— Я уснул.— Извините. — Девушка как-то сникла разом. — Я не хотела вас потревожить.Извините. — Она тихо повернулась и пошла туда, в сводчатые сумерки подвальчика, за свой пустынный столик, к зеленой бутылке, в которой еще оставалось вино.Я же плеснул себе джина, тоником разбавил совсем уж символически, выпил. «Я пью один, со мною друга нет…» Если радость на всех одна,На всех и беда одна.Море встает за волной волнаИ за спиной спина.Здесь, у самой кромки бортов,Друга прикроет друг.Друг всегда уступить готовМесто в шлюпке и круг. Путь к причалу… А где он теперь, этот причал? Снова закрываю глаза. И темные своды питейного подвала исчезают, вместо них — блеклое, распухшее от жары небо и серо-коричневые камни под ногами. Вокруг — горы……Я бегу вверх по тропе. На плечах — раненый Дима Крузенштерн. У него перебиты, посечены осколками обе ноги. Ступни замотаны на скорую руку, но кровь сочится: бинты местами совсем побурели. Схожу с тропы и аккуратно опускаю раненого на землю. Достаю пластмассовую аптечку, из нее — шприц-стручок, укалываю в бедро прямо через штанину. Дима открывает глаза:— Хорошо гуляем. Горы, свежий воздух… А взгляд — мутный от боли.— Потерпи, Круз…Дима пытается улыбнуться потрескавшимися губами:— Буду.А через два часа я снова укладываю его между камней. Димино лицо серо от боли и пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27