Везде — полный порядок и мирная тишина.
Еще бы не было порядка, когда таежники сами соблюдали и контролировали его. Собственными методами.
Однажды, молодой парень-ухарь завалил в кустарнике девчонку, внучку деда Опанаса. Пообещал ожениться, то да се, девка растопырила уши и ноги, поверила. Через некоторое время почувствовала: понесла. Бросилась к парню — когда же свадебка, а тот округлил бесстыжие глаза. Какая свадьба, какой незаконнорожденный, впервые вижу и слышу.
К кому броситься за советом и помощью? Естественно — к матери.
Не прошло и часа, как, без следствия и суда, без свидетельских показаний и очных ставок, вынесен справедливый приговор. Парня привязали к дубовой скамье, специально стоящей в центре поселка. Рядом — кадка с моченными лозинами. Под аккомпанимент девичьих хихиканий и бабских охов-вздохов таежному Дон-Жуану спустили штаны.
Прослышав о готовящейся расправе и возможном его вызове, участковый поспешно оседлал мотоцикл и подался проверять соблюдения правопорядка в другую сторону, на отдаленные заимки. В случае чего — не видел и не слышал, нес милицейскую службу в других местах.
Мужики степенно выстроились в очередь. Подойдет бородач к скамье, обмахнет себя крестом, выберет лозину. «Не греши, кобель, не порть девок!». И врежет с потягом, с выдыхом.
Так отходили грешника — с неделю стоял, не мог лечь на пораненные спину и зад. После собрал котомку, поклонился отцу с матерью и пехом отправился в другие места.
Правда, через месячишко возвернулся и очистил от позора обесчещенную им девку — оженился…
Когда это было? Лет десять тому назад. С тех пор многое изменилось, люди стали другими — жадными, нахальными. Тот же сын, Петруха, каждый день спит с разными бабами — от сопливых девчонок до скучающих вдовушек. И никто не привязывает его к позорной скамье, не наказывает лозинами.
В тогдашние времена избы не запирали — подопрут от ветра дрючком и спокойно двигают на работу. А нынче — там обворовали, там ограбили, там изнасильничали.
Всех под лозины не положишь. Да и не дадутся нынешние парни, сами кого-угодно повалят на ту же позорную самью. Силушка в них вешними водами играет, разве старикам справиться?
А жаль. Не грех бы пощекотать тому же Петрухе голую задницу.
Таежник вздохнул, огляделся — никого. Нерешительно растегнул куртку, снял и запихал в котомку вязанный шарф. Туда же отправил патронтащ… Окончательно сбрендил — винтовку оставил дома, а патронташ надел. Механически, не думая, зачем ему понадобится в милиции часть охотничьего снаряжения.
Пот стекает по телу, щекочет подмышками, смачивает нижнее белье. А в голове — опасливые мысли, тревожные предчувствия щекочут душу не хуже ручейков пота.
Каалось бы, чего бояться немолодому таежнику, честно выплачивающему немалый налог, не грабящему и не ворующему трудяге? А вот боится же. До головокружения, до тошноты.
В жизнь не поехал бы Павел в райотдел, если б не допекли его в поселке всяческими насмешками — скрытыми и открытыми.
Особенно старался сопливый Артем.
— Завелась в наших краях нечистая сила, — начинал он издалека в компании подгулявших мужиков, бросая хитрые взгляды на Корнева. — Разные антенны глотает, будто фокусник шпаги да кинжалы, колючку слизывает, как итальянские макароны… Надоть просить отца Федора молебен отслужить. Как думаешь, дядька Павел?
Опанас усмешливо лохматил бороду, остальные мужики глушили смех.
— Отслужим, — однотонно соглашался Корнев.
Петруха азартно бросался защищать отца, но его никто не слушал.
— Отслужить молебен не помешает. Как бы черти не возвернулись да не перебрали нас по одному, — вдумчиво, без тени насмешки подводил итог беседы Опанас. — Не простят они пулек, полученных от Пашки, ни за что не простят…
И так каждый день по любому случаю и без случая.
Похудел Корнев, посерел лицом. Насмешки ковырялись в излишне самолюбивом нутре охотника, оставляли шрамы на его душе.
В конце концов, не выдержал.
— Поеду в милицию, — однажды обьявил он жене и сыну. — Невмоготу слушать насмешников — сломаюсь. Авось, менты докажут — прав Корнев, не выдумал…
Наталья ушла в кухоньку, загрохотала там кастрюлями-сковородами. Павел на равнодушие жены не обиделся. Баба она и есть баба, не место ей в мужской беседе, пусть детей рожает да дом содержит.
— Гляди сам, батя, — не решился подсказать окончательное решение сын. — Как бы тебя менты не повязали. Ведь ты подранил людей. Оборонялся, но — подранил…
— Что ж мне ждать было, когда подстрелят нелюди? — упираясь кулаками в столешницу, поднялся Корнев.
— Менты не станут искать разных блох, стрельнул — получай… Гляди, батя, твои дела, я — не советчик…
Собирали Павла, будто на отсидку. По-бабьи всхлипывая и вытирая передником мокрые щеки, Наталья уложила в котомку два комплекта чистого белья, завернутые в тряпицу полковриги домашнего хлеба, солидный шматок сала и пару луковиц. Даже накрахмаленный утиральник не забыла — кто его знает, дают зекам в тюряге чистые полотенца или бросают грязные тряпки?
Петруха готовил в дальнюю дорогу телегу, запряженную двумя лошадьми. Он твердо решил не оставлять отца в городе, дождаться результата его переговоров с начальником райотдела, а потом уж решать, как поступить дальше.
Вот так и появился немолодой таежник в милицейском коридоре…
Выдерживать духоту стало нестерпимым. Корнев, еще раз оглядевшись, снял куртку, расстегнул верхнюю пуговицу клетчатой рубашки. Большую часть жизни охотник провел на свежем воздухе. Даже в избе и то задыхался, ругал домашних за непроветриваемое помещение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115