Снова — странная, если не сказать большего, откровенность! Ведь женщина впервые видит старшего лейтенанта и вдруг выложила все. И о «замужестве», и о беременности, и о своих страхах за жизнь супруга. Без малейшего намека на смущение. Одно из двух: либо стерильно чистая натура, либо талантливая артистка.
— Заболталась я, — поднялась Клавдия. — Семка ожидает, волнуется. Надо бежать… Рана не болит?
— В норме, — недовольно проскрипел ротный. Ему не хотелось, чтобы фельдшерица уходила. — Спасибо.
Клавдия будто подслушала желание раненного, отложила уже надетую на плечо санитарную сумку, присела. Помолчали. Говорить не о чем, все уже сказано. Ротный задумчиво смотрел на огонек керосиновой лампы, Клавдия разглаживала подол форменной юбки. Недавнее интересное общение переросло в тягостное чувство, когда и расставаться не хочется и дальнейшая беседа никак не склеивается.
— Отстань со своим интервью! — за пологом палатки послышался густой, недовольный голос. — Сам подумай, кто я такой, чтобы писать обо мне? Отставной козы барабанщик, зачуханный пехотный капитан, вечный комбат… Правильно говорю, Прошка, или неправильно?
В ответ послушное мяуканье сытого кота. Старшина знает легко воспламеняющийся нрав командира, боится возражать. Скажешь что-нибудь не то — вкатит такую дыню, не сразу очухаешься. Острый с шершавинками язык капитана отлично знают не только в батальоне, но и в вышестоящих штабах. Отсюда и старшинское мурлыканье.
— Вот я и говорю: не трать на меня дефицитную пленку, не порть блокноты. Лучще поговори с сержантом Свиридовым — настоящий герой, без подделки. Скромняга, каких мало…
Тихий, едва слышный, мужской голос возразил.
— С солдатами уже общался — все они говорят о вас… Хорошо говорят — позавидуешь!… Ну, ладно, не хотите интервью, не надо, напишу статью без беседы. А вот сфотографироваться-то можно? К чему это вас обязывает?
Ответить Видов не успел — мимо попытался прошмыгнуть низкорослый солдатик, на ходу расстегивая брючной ремень.
— Погоди, — остановил комбат корреспондента и ухватил солдатика за рукав гимнастерки. — Куда торопишься — в сортир? Ты бы еще загодя штаны спустил. Понос прохватил, что ли?
— Извините, товарищ капитан…
— Извиняться станешь перед бабой… Ладно, шагай! — солдатик смущенно застегнул ремень и на этот раз медленно пошел к отхожему месту, а капитан снова повернулся к журналисту. — Пошли, писака, познакомишься с новым ротным. Ежели появится желание — возьми у него желанное интервью и отстань от меня.
Полог откинулся и в палатку вошел коренастый, широкоплечий командир. На высокий чистый лоб упрямо падает русый локон, уши по-ребячьи — в растопырку, мятые капитанские погоны — крылышками.
— Нечитайло сказал — новый ротный-три объявился… Клавка, а ты что здесь делаешь? Смотрите, люди добрые, жена сбежала к свежему мужику! — капитан изобразил зверскую гримасу и вдруг звонко, по-мальчишески, расхохотался. — Не злись, Клавка, шучу.
Лицо женщины озарилось ласковой улыбкой.
— Перестань дурачиться, Семенко! Перевязала рану комроты…
— Какую рану? Самострел, что ли? Не успел появиться и уже нацелился в госпиталь… Не везет третьей роте, ну, никак не везет!
— Прекрати издеваться над человеком. — негромко прикрикнула фельдшерица. — Старший лейтенант прибыл с незажившей до конца ногой.
Видов недоверчиво ухмыльнулся, с неожиданной нежностью погладил «супругу» по спине. Слишком доверчивая, дескать, всем безоглядно верит.
Романов с интересом наблюдал за окружающими его людьми. На фронте вообще не особенно следуют уставным требованиям, могут и матерком запустить и со среднеазиатским ишаком сравнить, но — Семенка, Прошка, Клавка? Кажется, фельдшерица не погрешила против истины — армейская судьба свела в одной части трех закадычных друзей.
— А если — коллективный снимок, согласитесь? — снова заныл репортер и, не дожидаясь согласия, принялся налаживать свою «лейку». — Я — мигом.
— Чую, не отстанешь, банный лист, — обреченно вздохнул комбат. Ну, ежели коллективку — давай, щелкай.
Видов бесцеремонно подвинул в сторону нового ротного, уселся на его постель. Сидякин осторожно пристроился рядом. Клавдия обняла мужчин за плечи. Романов торопливо застегнул ворот гимнастерки, пригладил волосы.
Корреспондент торопясь защелкал затвором фотоаппарата. Вспыхнула магниевая вспышка… Еще одна… Еще…
— Ну, вот что, бездельники, — поднялся батальонный, — балдейте-перевязывайтесь, а мне пора в штаб. Нечитайло, небось, все глаза проглядел. Завтра по утрянке — марш-марш, так что готовь ротный свою подбитую ходулю.
Старшина вышел вслед за комбатом — проводить. Не успели они покинуть палатку, Клавдия тоже заторопилась.
— Проша, где ты? — полог откинулся, в проеме — улыбающаяся физиономия старшины. — Проводишь?
— Конечное дело, провожу.
На одном слабом, покатом женском плече повисла санитарная сумка, на втором — автомат. На пышной прическе — надетая набекрень пилотка.
— Я тоже пройдусь — засиделся, — поднялся Романов. — Заодно проверю несение службы дежурными.
— Ни в коем случае! — строго приказала фельдшерица. — До утра — никаких прогулок. Завтра находитесь, а сейчас, считайте — под домашним арестом. И не вздумайте нарушать, доложу комбату — накажет!
Романов скрыл насмешливую улыбку, покорно кивнул…
Дорога не извивалась между немногочисленных, чахлых лесных островков — прямой линией вонзалась в горизонт. На небе — ни облачка. Такую безоблачную погоду обожают фашистские летчики и терпеть не могут войска. О прикрытии с воздуха собственной авиацией только мечтать остается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151