Первый вопрос прозвучал для нее ударом грома.— Ты любишь Лавра?Какое право имеет ряженный бандит спрашивать ее о самом потаенном, сугубо личном? Он, что, следователь прокуратуры или милиции? Но и на допросах она подумала бы: стоит ли отвечать?— Предположим, люблю. Что дальше?Ответ походит на увесистую пощечину. Но Дюбин не возмутился и не нагрубил — просто не заметил.— Значит, любишь, — полу утвердительно, полувопросительно прошептал он. В этом шепоте слышались завистливые нотки мужчины, лишенного семейного тепла. — Ничего предосудительного — любая женщина должна любить, ибо в любви — ее долг и предназначение. Так установлено Богом и Сатаной.Надо же, он еще и философствует, удивилась Кирсанова. Философствующий бандит — это что-то новое, еще не изученное писателями явление. И при чем тут Сатана? Для рифмы, что ли? Или для большей убедительности?— Уж не знаю что и кем установлено. Просто люблю! — с гордостью, подняв голову, повторила Ольга Сергеевна. — Никому нет дела до моих чувств! — со злостью добавила она.Господи, хоть бы сосед приехал на своем хрипящем и сопящем «запорожце», или сторож, охраняющий коттеджный поселок, выглянул из будки. Она огляделась. Никого, тишина и покой. На участке дремлет ее легковушка, за оградой стоит… красный «кадет».Так вот кто выслеживал ее и, в конце концов выследил! Не киллер и не поклонник — фальшивый друг первого мужа… Как же она не услышала звуков мотора? А если бы и услышала? Кричать, звать на помощь? Оружия у нее нет, да и стрелять она так и не научилась — Лавруша обещал, но никак не мог найти свободное время. Теперь уже не научит…— Не оглядывайся и не рассчитывай на помощь, — прошипел Дюбин. — Здесь только ты и я. Еще — Сатана, к которому я тебя сейчас отправлю… Признайся, Лавр тоже любит тебя? Или любит твои деньги?Неожиданно для себя Ольга Сергеевна заплакала. Размытая тушь потекла по щекам, губы искривились. Она по бабьи всхлипывала, закрывала ладонью рот. Гнусное предположение о любви Федора к ее деньгам оказалось страшней ожидания смерти.— Говори, сука!— Любит, конечно, любит. Меня, а не зеленные бумажки!Дюбин освободил ей руку, подтолкнул к ограде. Наслаждаясь беззащитностью жертвы и своей властью над ней, вытащил из-за ремня пистолет и принялся наворачивать на него глушитель.Вот и все, подумала приговоренная к смерти, перестав плакать, закончила ты, Оленька, свой жизненный путь. Теперь тебя отпоют в деревенской церкви, Лавруша и сын оплачут, похоронят, ежедневно станут приходить на могилку, потом у них появятся другие заботы и хлопоты…До чего же все нелепо! Будто в глупой трагикомедии! Не хватает аплодирующих зрителей и раскланивающегося режиссера.— Как все это трогательно и как… зыбко! Любовь до гробовой доски, слезы и прочие дамские переживания, — изощрялся убийца, извиваясь всем телом и глупо хихикая, то и дело снимая и снова надевая зловещую маску. — Сейчас мы с тобой, при помощи миленькой машинки — пистолетика, распустим этот маленький узелок. Вонючему жениху больше некого будет любить и лелеять. Пшик и — все. Голодный кот сожрал канарейку… Согласись, Ольга, смерть любимой женщины гораздо больней собственной смерти… Ты промучаешься какую-то секунду, а твой хахаль — вечно! Удивительно приятное чувство — мучиться… Ты не находишь?Кирсанова не ответила — прислонилась спиной к ограде, подняла к груди обе руки. Будто слабые женские руки способны защитить ее от пули.— Стреляйте и будьте прокляты!Убийца поднял пистолет, нацелился в голову жертвы, потом — в ее грудь, потом ствол переместился к животу…Он ожидал, что Кирсанова рухнет на колени, вымаливая пощаду, протянет к нему руки, зарыдает. Он, конечно, не пощадит — выстрелит, но перед этим насладится унижением гордой бабы.Жертва не зарыдала и не попросила пощады, наоборот, выпрямилась, подняла голову, с презрением посмотрела на него.— Стреляй же, подонок!Указательный палец, лежащий на спусковом крючке пистолета вздрогнул. Кирсанова закрыла глаза. Сейчас раздастся выстрел, которого она не услышит, и горячий свинец пронзит ее тело.Выстрел не раздался, вместо него — скрип тормозов. Чудом не врезавшись в стойку ворот, избегнув столкновения со стоящей на участке легковушкой, Женька ловко вывернулся и остановился в нескольких шагах от живописной группы: убийцы с поднятым пистолетом и женщины, прижавшейся к ограде.— Эй, мужик, ты чего задумал? — выскочив из машины, водитель бросился на Дюбина. — Ванька, держи его!Иван бросился на убийцу, с недетской силой толкнул его в грудь. От неожиданности Дюбин вместе с мальчишкой упал на землю. Они сцепились. Кирсанов царапался, кусался. Убийца никак не мог оторвать его.— Ванечка! — закричала Кирсанова. — Пощадите сына!Высвободившись, наконец, от вцепившегося в него клещом пацана, Дюбин дважды выстрелил навскидку. Теперь им владела не месть, не желание вдоволь поиздеваться над беззащитной женщиной — животное чувство страха. Именно это чувство помешало ему прицелиться — пули попали в женькины протезы.Решив, что опасность миновала: главный противник убит, а слабосильная женщина и ребенок не в силах задержать его, Дюбин побежал к «кадету». Пуля, посланная вдогонку «ожившим» Женькой, попала в стойку ворот и она, стойка, жалобно вздрогнула. Вторая сбила с дерева ветку.Ольга Сергеевна прижала сына к своей груди, плакала, по-женски причитала. Ей чудилась в кустах страшная маска, пистолет, направленный не на нее — о себе она не думала — на ребенка.— Мама, он хотел убить тебя и Федора Павловича, — обнимая дрожащими руками мать, кричал Иван. — Я узнал его… Это — убийца!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78