Теперь обязательно придётся что-то делать: то ли использовать похищенный револьвер по назначению, то ли возвращать его Громову. Никогда ещё Саня не ощущал неопределённости и бессмысленности своего существования так остро, как сегодня.
В нескольких шагах от него валялся полуразложившийся трупик суслика (сурка? хомяка?). Сквозь его оскаленную пасть и пустые глазницы оживлённо сновали муравьи. Возможно, незадолго до смерти суслик тоже вынашивал мстительные планы. Теперь валялся, ни на что не годный, и пованивал дохлятиной.
Приснилось мне, что умер я. Ах как холодна земля!
И слышу я: из темноты…
Когда до Саниных ушей донёсся шум автомобильного двигателя, он привстал и увидел, как от ворот в его направлении движется красная машина. Две антенны колыхались над ней подобно рапирам, которые пробуют на гибкость. За рулём сидел один из ненавистных амбалов. Наступил момент истины.
Саня вышел на обочину, лихорадочно прикидывая, какой глаз следует зажмурить во время выстрела.
Левый?
Машина неумолимо увеличивалась в размерах.
Уже можно было расслышать постреливание камешков, вылетающих из-под её колёс — паф… паф… паф…
Или все же следует зажмурить правый глаз?
Пока Саня соображал, прикрывая револьвер корпусом, автомобиль, раскачиваясь на волнистой дороге, неспешно проплыл мимо. Грозный и неуязвимый, как танк, в который не отважился швырнуть гранату маленький солдатик.
Уязвлённый и подавленный, вернулся Саня на свой наблюдательный пост за кустом репейника и попытался взбодрить себя добрым глотком водки, оказавшейся тёплой и невероятно вонючей. Никакого заряда бодрости выпитое не принесло. Крабовые палочки, механически перемалываемые Саниными зубами, не имели вкуса. На душе было пакостно — самое подходящее состояние для того, чтобы придумать завершающий куплет.
И вижу я из-под земли, как чужие руки увели…
Кого и куда увели чужие руки, связно изложить не удавалось. Саня задумчиво всколыхнул содержимое бутылки и попытался подстегнуть творческое воображение ещё одним глотком. Закончилось это полным конфузом. Фыркнув, как будто он собирался гладить отсутствующую сорочку, Саня выплюнул изо рта ядовитое пойло и удушливо закашлялся. Бутылка, сверкая на солнце, полетела в пшеничные дали, к которым, несмотря на этикетку, не имела ни малейшего отношения.
Хорошо бы отправить вслед за ней вонючего суслика или самому перебраться от него подальше, вяло подумал Саня, но с места не сдвинулся. Он не нашёл бы себе места даже в самой густой тени, как не находил его под палящим солнцем. Не осталось у него таких дел, ради которых стоило бы суетиться, двигаться.
— Саня!… Са-а-аня!…
Это вновь подал голос Громов — в который раз за это утро? И снова Саня не откликнулся. Он окончательно возненавидел этого человека. Громов был способен на такие поступки, которые оказались не под силу Сане. И никакие поэтические метафоры не могли подсластить эту горькую пилюлю.
Прошло ещё некоторое время, и объект Саниной ненависти возник на чужом участке. Спокойный, невозмутимый, он как ни в чем не бывало расхаживал вокруг принадлежащего совсем не ему джипа, а потом и вовсе забрался в него, как в свой собственный.
Этого и следовало ожидать, жёлчно подумал Саня.
Такой же бандюга, как все те, с кем он воюет. Ничем не лучше. Даже хуже, значительно хуже, потому что притворяется положительным героем. Подонок и лицемер.
Джип завёлся. Стронулся с места. Промчался мимо на всех парах, преследуемый чёрным псом. Громов уехал в неизвестном направлении, бросив Саню на произвол судьбы. Сломал ему судьбу и бросил.
Чтоб он сдох!
Как только в раскалённом, зыбком воздухе повисло это проклятие, Саня понял, как ему быть дальше.
Провожая взглядом удаляющийся джип, он постепенно оживал, словно с его души мало-помалу снимали тяжёлый камень.
В беспросветном отчаянии, охватившем Саню, наметился выход, свет в конце тоннеля. Прямая дорожка в милицию, где следует все честно рассказать, от начала до конца. Чего невиновному человеку бояться? Зачем прятаться? Саня никого не калечил, не убивал. Пошёл на поводу у безумца, верно. Стал свидетелем его преступлений, да. Но не более того. За то, что не сразу сообщил об убийстве Ксюхи, по головке, конечно, не погладят. И поделом! Он с готовностью искупит свою вину. Зато Ксюху экс… эксгумируют и похоронят по-христиански. И с квартирой разберутся. А Саня начнёт все заново, начнёт, как говорится, с чистого листа. Станет вести нормальную, осмысленную жизнь. Он молод, умен, талантлив. У него все ещё впереди, так что нечего строить из себя безразличного ко всему суслика, откинувшего лапки кверху. Все, что произошло в этом проклятом посёлке, — это просто…
— Бред какой-то! — с наслаждением выговорил Саня. И повторил с ещё большей убеждённостью:
— Бред сивой кобылы!
Стало легко и просто. Один только изготовленный к пальбе револьвер мешал окончательно отделаться от прошлого. В милицию следовало идти с чистой совестью и полностью разоружившимся, иначе не так поймут — ненароком запишут в пособники убийцы.
Осторожно сжимая в руке ребристую рукоять смертоносного механизма, Саня зашагал в направлении ставка, мечтая поскорее услышать бульканье, с которым утонут страшные воспоминания.
Концы в воду, думал он на ходу. Вот и весь сказ.
На слабые попытки вьюнков удержать его, цепляясь за ноги, Саня не обращал ни малейшего внимания.
* * *
Одиночество и тишину Ванька переносил плохо, ещё хуже, чем головную боль с бодуна. А потому из дома выбрался он ранёхонько, ещё затемно. И часам к десяти утра находился в состоянии лёгкого ошеломления, вызванного распиваемой из горлышка водкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119