Если бы официантка Дуся с тележкой, заставленной тарелками, успела довезти котлеты до их стола, то Сутолокина, опустив взгляд на тарелку и сосредоточившись на котлетах, смогла бы не смотреть на него… Но Дуся, по которой коротким импульсом выстрелил Тюткжа, свернула в другой проход, и котлеты приехали лишь несколько минут спустя.
— Молодец! — похвалил стажера Дубыга. — Профессионально сработал.
Сутолокиной было очень стыдно. Но поделать с собой она ничего не могла. Ей дьявольски хотелось поглядеть воочию на человека, который во сне был так фантастически привлекателен. Даже когда появились котлеты, она уже не сумела отвлечь себя от Котова. Накалывая на вилку макаронину и вынужденно опуская глаза, она с затаенной радостью ждала той секунды, когда сможет, подняв глаза и отправив эту гадость в рот, еще раз на мгновение увидеть его лицо…
— Внимание Котова на Сутолокину, — восторженно заметил Дубыга, — в три с половиной раза повысилось! Ну-ка, всыпь ему короткий, пусть спросит, как ее зовут!
Котов, конечно, не мог не заметить, как Сутолокина на него посматривает. «Ах ты старая кляча, — подумал он, — ну ты-то куда?»
— Отрицательный потенциал Котова растет, — доложил Тюткжа,
— Ты короткий на знакомство дал?
— Дал.
— Так чего он молчит?
— А хрен его знает! — с удовольствием пользуясь местной терминологией, буркнул Тютюка.
— Давай повторный, и подлиннее!
«Дурак ты, Владик, — оценил себя Котов, с легким ужасом ощущая, как из каких-то потаенных углов души лезет в голову всякая грязища. — А эта чем не баба? И далеко ходить не надо — перебежал коридор, да и все. Она же готова хоть сейчас, у нее даже уши от одного взгляда на тебя краснеют. Конечно, ей два шага до пенсии, она угловата, немного неуклюжа, не следит за лицом, но оно у нее вполне симпатичное, если снять очки. И ножки еще не синие и не опухшие. И кой-какой бюст имеется, и даже попка. Наверно, и остальное оборудование в комплекте. Бабы, которым под полтинник, — это море огня, у многих нимфомания начинается…» Всплыли в памяти жадные ласки Надежды Пробкиной. Правда, та была полненькой и упругой, а эта несколько худосочна, но зато у этой лицо не такое страшное…
— Послушайте, — сказал он вслух, — нам здесь, по-видимому, еще двенадцать дней пребывать за одним столом. Господа Агаповы — или, если им так больше нравится, — товарищи Агаповы со мной уже познакомились. А с вами, симпатичная соседка, мы еще не знакомы…
— Меня можно звать Саша… — пролепетала Сутолокина, опуская глаза и розовея, несмотря на общую бледность. — А вас?
— Можно Владиком.
Котов посмотрел на свою потенциальную жертву взглядом профессионального донжуана. После этого взгляда бедная Сутолокина была готова упасть, хоть прямо со стула…
— Вы себя плохо чувствуете? — заботливым тоном произнес Владислав. Этого Сутолокина уже не могла перенести. Она пробормотала что-то вроде: «Да, мне, кажется, нездоровится», встала из-за стола и неверными шагами пошла в корпус.
«Нимфоманка». Поставив этот диагноз, Котов, как ни странно, тут же охладел к даме и почувствовал отвращение к самому себе. Не обращая внимания на стариков Агаповых, начавших с подозрением принюхиваться к котлетам и рассуждать о вкусной и здоровой пище времен культа личности, он смел в желудок все, что находилось в тарелке, и направился в номер.
Сутолокина услыхала его шаги еще на лестнице. Она лежала у себя на кровати, уткнув пылающее лицо в подушку и с ужасом думая, что дверь в комнату за собой не заперла. Однако, прислушиваясь к шагам и в смятении представляя, что будет, если он, этот дьявольский Владик, вдруг возьмет да и войдет сюда, к ней, она тем не менее не встала и не повернула ключ в замке. Шаги послышались совсем близко. Еще секунда — и Котов остановился напротив двери тридцать второго номера. Сердце Александры Кузьминичны билось так, что, казалось, расшибется вдребезги о грудную клетку… Одна мысль сверлила мозги несчастной дамы: «Постучит или не постучит?» Она была готова простить все, даже если бы кавалер вошел без стука.
Котов действительно стучать не стал, но и входить к ней без стука — тоже. Он отпер ключом свой тридцать первый и совершенно спокойно вышел на балкон — полюбоваться закатом.
Из тридцать третьего доносились хохот, звон посуды и визг — Колышкин и Лбов уже начали активный отдых с Эллой и Людой. Пока эти четверо находились на стадии выпивки. В перерыве они тоже вышли на балкон и задымили сигаретами. Котов никогда не курил и дыма не переносил, но замечание соседям делать не хотелось. Во-первых, устное замечание, скорее всего, не подействовало бы, во-вторых, оно могло вызвать драку, а в-третьих, Владислав, будучи привержен идеалам демократии, не хотел нарушать права людей травиться никотином. Следуя известной заповеди каратистов «Если можешь не драться — не дерись» и будучи убежденным, что избить в первый же день отпуска двух человек — вполне достаточно, Котов ушел с балкона и закрыл за собой дверь.
Он вышел из номера и спустился к шахматистам. На доске оставалось по одному королю и по одной пешке, и какая из пешек раньше проходила в ферзи, понять было сложно. Глубокомысленные рассуждения последователей Бронштейна и Ботвинника Котову были чужды, и он зашагал по большому кругу вокруг дома отдыха…
Когда Владислав вышел из номера, Сутолокина вновь сжалась от предчувствия, что он войдет к ней без стука, но и это предчувствие ее обмануло. Александра Кузьминична на несколько секунд успокоилась, а потом неожиданно для самой себя разозлилась. Заперев наконец дверь и задернув окно шторой, она разделась и стала разглядывать себя в зеркале платяного шкафа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96