За мной все время тенью ходил большой мускулистый сомалиец в драных парусиновых штанах и жилетке, сообразительный и ловкий. Он очень привязался ко мне и стал называть себя Али Янг. Он так неотступно следовал за мной, будь то на суше или на воде, что частенько действовал мне на нервы. Но если бы его не оказалось рядом со мной однажды...
Мы находились километрах в восьми от острова. Это место славилось огромными акулами, кабир локхом, как их называли туземцы. На рассвете мы стали вытягивать первую сеть. Мы вытащили несколько огромных скатов, двух акул-молот и несколько тигровых акул. Где бы я ни был - помогал ли вытаскивать сеть или волок бьющихся акул и скатов в трюм, - Али не отходил от меня ни на шаг.
Сети были скользкими от ила, и, когда мы сложили их на палубе, она покрылась слоем слизи. Лодку кидало из стороны в сторону, и удержаться на ногах было нелегко. Внезапно нас подняло на большой волне, и я свалился в сеть, где уже было полно акул. В ту же секунду я услышал, как кто-то крикнул:
- Локхом! Кабир локхом! Акула! Большая акула!
Я знал, что первые две-три минуты мне ничего не грозит. На мне не было крови, так что, скорее всего, сразу акулы не нападут. К счастью, падая, я ни одну из них не задел и не подал сигнала к нападению. И кроме кабир локхом, которая только сейчас попала в сеть, остальные акулы были измучены долгими часами борьбы с ловушкой, которую я сейчас с ними разделил.
Другое дело кабир локхом - большая тигровая акула. Она свободно плавала внутри сети, выискивая себе добычу. Я подумал было хоть на минуту задержать ее приближение, хлопая по воде руками, но оказалось, что я не в силах шевельнуться. Сеть - коварная штука, сейчас я почувствовал это на своей шкуре. Стоит запутаться в ней рукой или ногой, как почти наверняка попадешь в западню, освободить из которой может только смерть.
Когда я теперь читаю: "вырван из пасти смерти", я знаю, что это значит, потому что именно это сделал Али Янг. Он перегнулся через борт, и, уцепившись одной рукой за планшир пляшущей лодки, другой крепко схватил меня за запястье и буквально выдернул из моря.
В ту ночь Али был героем лагеря. В его передаче события не стали менее драматичными. Слушатели были ошеломлены как самим происшествием, так и количеством табака, полученного Али от меня в награду.
Одна из самых любопытных историй, случившихся во время лова акул у берегов Уоримоса, произошла с двумя туземцами, вышедшими в море на самой маленькой из наших лодок. Когда они стали выбирать сеть, они почувствовали, что ее тянет вниз огромная тяжесть. Сантиметр за сантиметром они подтягивали сеть наверх и вскоре увидели, что в ней запутался и яростно бьется огромный скат - манта. Они продели конец сети через блок на мачте и продолжали тащить. Но мачта, не выдержав нагрузки, сломалась у основания и тоже упала в сеть. Все еще не теряя присутствия духа, туземцы продолжали выбирать сеть, в то же время пытаясь добраться до берега, который, к счастью, был недалеко. И тут они увидели в сети еще одну чудовищную манту.
Таща на буксире сеть с двумя огромными мантами и мачтой, они умудрились подойти к берегу. У причала стояла подъемная стрела, но ей было не под силу поднять мант. Пришлось нам воспользоваться приливом, чтобы вытащить их на берег. Когда вода спала, мы обвязали мант веревками и велели туземцам отнести их на разделочную площадку. Понадобилось собрать больше двадцати человек, чтобы сдвинуть с места каждую из мант и стащить ее на разделку. В одной из мант был детеныш. Я его вынул, он весил двадцать три килограмма. Он был сложен в виде латинской буквы S, один грудной плавник закрывал верх его тела, другой - низ. Я отнес его к морю и пустил в воду. Плавники его расправились, и он поплыл, легкий и изящный, как птица.
Воды Французского Сомали кишат акулами и их ближайшими родственниками. Мы вылавливали здесь не только акул и мант, но и хвостоколов, пил-рыб и электрических скатов. Мы высушивали и консервировали челюсти акул и хвосты хвостоколов и отправляли их нашему уполномоченному в Париже. Он передал немало этих экспонатов в Кенсингтонский музей в Лондоне и в Музей естественной истории в Нью-Йорке. Много лет спустя я узнал от своего друга доктора Гаджера из Музея естественной истории, что я сделал несколько ценных вкладов в ихтиологию.
Сколько раз случалось, что, когда я, сидя в его кабинете, рассказывал о своих приключениях, он вдруг прерывал меня.
- Одну минутку, капитан Билл, - говорил доктор Гаджер и вызывал свою стенографистку. - А вот теперь, капитан, выкладывайте нам свои секреты.
Среди сувениров, привезенных мной с Уоримоса, есть двухметровая "пила" шестиметровой пилы-рыбы. Когда пилу-рыбу подняли на борт, она все еще размахивала своим грозным оружием, и я чуть не силой удержал Ади, который готов был схватить ее, не дождавшись, пока несколько взмахов топора отрубят злобное рыло с торчащей вперед пилой.
На берегу, когда пила-рыба была переправлена на разделочную площадку Али плясал вокруг с воплями:
- Les oeufs! Les oeufs!
И первый - но не единственный - протянул руку к вспоротому брюху акулы и вытащил "les oeufs". Это не были яйца в прямом смысле этого слова. Пила-рыба относится к живородящим акулам. Но в утробе матери зародыш соединен с желточным мешком, который в начале развития зародыша равен по размеру яйцу страуса. В процессе роста зародыш питается желтком, и при рождении пустой мешок, так же как детеныш, исторгается из чрева акулы.
Али и прочие эпикурейцы, произведшие налет на кладовую пилы-рыбы, не знали всех этих анатомических подробностей. Для них желточные мешки были "les oeufs" - яйца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60