Немцы летают, обнаружить могут.— А днем по дыму?— А где он, дым-то?Действительно, костры почти не дымили.— Мы березовые дрова специально сушим. Они быстро горят, жарко и без дыма.Игорь вытерся жестким вафельным полотенцем и еще раз огляделся.— Потом посмотришь, пошли обедать.— Как — обедать?— Очень просто. Завтрак ты, дорогой мой, проспал.После обеда Пономарев показывал ему лагерь. Они заходили в землянки, посмотрели оружейную мастерскую, склад трофейного оружия, госпиталь.Игорь знакомился с самыми разными людьми: рядовыми партизанами, командирами и даже с комиссаром бригады. Его очень удивило, что в лагере много девушек, причем большинство из них были москвички, окончившие специальные школы.Когда начало смеркаться, Пономарев сказал:— Пора собираться. Пойдем заправимся на дорогу.В землянке собралось несколько человек, как понял Игорь, все работники Харьковского управления НКВД. Один из них быстро разлил по кружкам что-то пахучее из круглой бутылки.— Ром, трофейный. Ну, давай, ребята. За нас всех, оперативников.Игорь глотнул, и у него перехватило дыхание. Ром был необыкновенно крепким.— Ты не удивляйся, — сказал ему Пономарев. — Это мы только по поводу твоего отъезда. А так у нас очень строго с этим делом.Потом, когда пили чай, он наклонился к Игорю и смущенно прошептал:— Ты мне отлей своего одеколона немного. Понимаешь, девушка одна просила…— Да я тебе весь отдам, и мыло, и лезвия, если хочешь. У меня в Москве еще есть, — Игорь обрадовался, что хоть чем-то может отблагодарить доброго человека за заботу.— Вот спасибо тебе. А я даже попросить боялся. Я тебе тоже от всех нас подарок приготовил.Пономарев подошел к кровати и вытащил из-под подушки две блестящие кожаные кобуры.— На, владей. Парабеллум и «вальтер». Патронов к ним сейчас насыплю.В дверь землянки кто-то заглянул.— У вас человек из Москвы? Командир приказал срочно к самолету.Игорь попрощался с Пономаревым у самолета. Вылет почему-то задерживали. Пилоты нервничали. Муравьев сел на поваленное дерево, закурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Он курил и слушал ночь. Она была наполнена звуками, и звуки эти то замолкали, то вновь приближались к нему: казалось, что кто-то невидимый играет на странных музыкальных инструментах. Вот в темноте возник протяжный тоскливый крик, возник и оборвался внезапно, словно лопнула струна, а на смену ему спешили другие неведомые звуки и, отгоняя друг друга, смолкали вдалеке.Ночь была пряной и росистой. И Муравьеву вдруг показалось, что никакой войны вовсе и нет, и захотелось ему, чтобы не кончалось очарование этой прекрасной, теплой ночи.— Закурить есть? — рядом сел воздушный стрелок.Игорь протянул пачку на голос:— Чего ждем?— Человека одного. Приказ из Москвы пришел обязательно забрать. Вот и ждем. А ночь-то идет.— Ну и пусть идет.— Смешной ты человек. Авиация — расчет точный. Мы можем только в темноте летать. Со светом «мессеры» появляются, встретишь их и… привет родителям.Они посидели молча, думая каждый о своем. Потом стрелок сказал, тяжело вздохнув:— А тут приказ: ждите! Командир говорит, давайте еще на сутки задержимся, а из Москвы передают: доставить этого человека немедленно.Стрелок ушел, а Игорь продолжал сидеть и ждать.Часа через два раздались чьи-то голоса, и сразу же взревел мотор самолета. Муравьев подошел к машине и, уже уверенно поднявшись по трапу, сел на скамейку у борта.— Все? — пытаясь перекричать шум двигателя, крикнул высунувшийся из пилотского отсека штурман.— Все! — ответил стрелок.Машина, подпрыгивая, побежала по полю, металлические скамейки нещадно загремели. Внезапно тряска прекратилась: самолет начал набирать высоту.Над кабиной опять зажглась тусклая лампочка. В свете ее Игорь неожиданно увидел немецкую офицерскую фуражку, тускло отливающую серебром. Она лежала в проходе рядом с начищенными сапогами, дальше шли мышино-голубоватые щегольские бриджи.Перед Муравьевым сидел типичный немецкий офицер. Вернее, типично немецкой была нижняя половина. Вместо кителя с витыми серебряными погонами на белую рубашку была надета летная кожаная куртка.— Что, — засмеялся незнакомец, — обмундирование мое не нравится? — Он достал из кармана бриджей портсигар, закурил сигарету. — Давайте знакомиться. О вас я кое-что знаю. Вы Муравьев из Московского управления НКВД. А моя фамилия Зимин.— Откуда вы знаете мою фамилию?— В отряде сказали. Предупредили, с кем полечу в Москву. Ну, как она?— А вы давно там не были?— С тридцать девятого.— Да все такая же. Конечно, война свой отпечаток накладывает.— Тяжело было в сорок первом? А мы переживали очень.— Ничего. Выстояли. Обстановка в городе нормальная. Театры работают.— Да ну?! Все?— Нет, часть эвакуировалась, но я слышал, что и они скоро вернутся.— Приеду, — мечтательно сказал Зимин, — высплюсь — и в Большой. Большой люблю. А как Третьяковка?— Эвакуировали.— Жаль, — Зимин длинно зевнул. — Ты уж извини меня, спать что-то хочется зверски. За столько лет первый раз дома.И вдруг Игорь понял, где был этот человек, если даже самолет, везущий его в Москву, становится для него домом. Он глядел, как Зимин пытается устроиться поудобнее, и чувствовал к нему необычайное уважение.Открылась дверь пилотской кабины, и выглянул штурман:— Ну, как вы тут? Порядок? Через двадцать минут должны дойти.Не успел он закрыть дверь, как вся кабина наполнилась грохотом, это заработал над головой крупнокалиберный пулемет. Со звоном посыпались на пол большие гильзы. Машину затрясло.«Напоролись», — подумал Игорь и вспомнил разговор со стрелком. Страха не было — лишь неприятное ощущение собственного бессилия, видимо, от того, что он не участвовал в бою и не мог этого сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58