— Елена Федоровна, поверьте мне, на его руках много крови прекрасных, нужных новой России людей.— Он заговорщик?— Нет, он стал бандитом.Елена опустилась на диван, закрыла лицо руками. Так она сидела несколько минут, потом посмотрела на Манцева:— Он вчера был у меня.— Зачем?— Он ничего не знал об Алешином письме, он приходил и сказал, что брата убили вы.— Неужели вы ему верите?— Нет.— Так где его фотография?— Висела на стене.На месте фотографии они увидели только темный квадрат на выгоревших обоях.— Он заходил в эту комнату?— Да, — тихо ответила Елена.— Елена Федоровна, он мечется по городу, как зверь, у него нет выхода, мы его поймаем, но он может появиться у вас снова.— И что мне делать?— Разрешите посмотреть квартиру?— Конечно.— У вас во двор окна комнат выходят?— Только на кухне.Они вошли на кухню.— Вот как хорошо, — засмеялся Мартынов, — занавесочка славная у вас.— Какая занавесочка? — непонимающе спросила Елена.— А вот эта, в пол-окна, пестрая. Ее и днем заметишь. Если Копытин придет, вы ее задерните.
Война войной, революция революцией, а Мясницкая такая же нарядная. Правда, подоблезли золотые буквы на вывесках торговых фирм, новые названия советских учреждений появились, но тротуары чистые, даже потрескавшиеся стекла магазинов горели на солнце.Что и говорить — московское «сити».Да и народ здесь привычный, одетый добротно. Меха, сукно дорогое, трости.Копытин остановился напротив дверей с вывеской «Валютный отдел».Дверь двухстворчатая, сбоку милиционер с наганом на ремне прыгает от мороза.Ничего. Пусть себе прыгает пока.И вдруг на той стороне — дама в чернобурой шубе, шапочка на брови натянута. Копытин перебежал улицу:— Ольга Григорьевна!Остановилась, взглянула изумленно:— Господи, Виктор!Щелкнул каблуками, наклонился к руке. Ольга Григорьевна оглянулась.— Вы с Юга? — спросила шепотом.— Так точно.— Как там?— Наступаем.— Скоро ли в Москву?— Трудно, очень трудно. А вы как здесь, Олечка, как муж?— Трясемся, ждем обысков, реквизиций.Копытин взял ее под руку и повел по Мясницкой.— Милая Олечка, передайте Петру Львовичу, что есть шанс уехать на Юг.— Не может быть!— Тихо, ради бога, тихо. Я через несколько дней уезжаю, могу взять вас с собой.— Но это опасно.— Нисколько. Мы поедем в поезде Международного Красного Креста.— Вы наш спаситель.— Ждите, — сказал Копытин, — и учтите, что под флагом Красного Креста можно провезти все. В Москве очень неспокойно. Чекисты убили Бориса Аверьяновича Басова, забрали его редчайшую коллекцию.— Я слышала, Виктор, это ужасно, — глаза Олечки наполнились слезами.— Алешу Климова убили. Вашего поклонника.— Господи, Алешу? За что?— Он хотел справедливости.— Виктор, — Ольга схватила Копытина за рукав, — спасите нас. Умоляю!— А ваш папенька, Григорий Нилыч?— Он сидит на своих камнях. «Это — для истории. Это — для искусства». Ах, Виктор, вы же знаете отца. Попробуйте поговорить с ним сами.Копытин поглядел на Ольгу, усмехнулся, дернул щекой:— Попробую.
Несколько минут назад Манцев вернулся от Дзержинского. Разговор с Феликсом Эдмундовичем был обстоятельным и долгим.И, сидя в кабинете, Манцев снова и снова вспоминал его, думая над словами председателя ВЧК и МЧК. Манцева всегда поражало смелое, аналитическое мышление Дзержинского, неожиданность его решений, тонкое знание политической обстановки.— Бандитизм, Василий Николаевич, — сказал Дзержинский, — сегодня явление не только уголовное. Он компрометирует власть рабочих, кое-кто пытается представить это как неспособность большевиков управлять государством. Следовательно, бандитизм есть явление политическое. Тем более что, как нам известно, белая контрразведка пытается его использовать.— Мы делаем все, что можем.— Дорогой Василий Николаевич, я об этом знаю, более того, я знаю, как трудно людям из группы Мартынова вести оперативную и следственную работу. Криминалистика — наука. А нам приходится постигать ее под бандитскими пулями. Кстати, как вам помогает Бахтин?— Хорошо.— Пока они нам нужны. Помните об этом. Потом мы разберемся с ними.— Но тем не менее, Феликс Эдмундович, я хотел бы вам рассказать о нашем плане ликвидации банды Собана.— Я прочел вашу докладную записку. Считаю, что все правильно. Только прошу вас об одном — берегите людей. Любую операцию мы должны проводить с минимумом потерь. Теперь о профессоре Васильеве. Он сдал свои драгоценности государству. Да, не удивляйтесь, все до последнего камня. В своем письме Луначарскому он написал, что деньги эти должны пойти на организацию народного образования.— Это поступок.— Подлинный патриот отечества всегда помогает ему в трудную минуту. Но тем не менее я позвонил в Гохран, вам выдадут, естественно на время, одну из вещей Васильева. Начинайте операцию и помните о людях.
В дверь постучали. Вошел Мартынов.— Что?— Все готово.— Давайте рапорт.Манцев сел за стол. Крепко потер ладонью лицо, отгоняя сон, хлебнул из стакана остывший чай. Поднял бумагу ближе к свету, начал читать. Чем больше читал, тем удивленнее становилось у него лицо.— Вы, братцы, меня в острог хотите посадить? Сам думал или кто посоветовал?— Вместе с Бахтиным.— Ему простительно, он из старого сыска, а ты, Федор?— Василий Николаевич, головой за все отвечаю.— Ну ладно, — Манцев улыбнулся, подписал бумагу. — Сухари ты мне в домзак носить будешь.— Обязательно.
Бахтин пришел на квартиру в два часа. Данилов посмотрел на него и понял — пора. На секунду сжалось сердце, только на секунду.— Голубчик, Иван Александрович, и вы, Ниночка, — Бахтин достал папироску с длинным мундштуком и закурил. — Вы отправитесь сегодня в Столешников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24