Надо сказать, что у нас был необыкновенно дружный класс и, самое главное, много читающий. Видимо, книги в то несытое и совсем не комфортное время скрашивали наше не очень веселое детство.
Читали много и запоем. Из рук в руки переходили книги, которыми мы постоянно обменивались. Дюма, Гюго, Жюль Верн, Борис Житков, Стивенсон зачитывались до дыр.
Мы с нетерпением ждали большой перемены. Именно тогда нам приносили завтрак. Он был всегда одинаков. Полтора свежих бублика и две соевых конфеты.
Никогда потом я не ел ничего более вкусного, чем этот военный завтрак.
Если кто-нибудь болел, то его пайку получал один из нас и по дороге домой заносил заболевшему.
Я не помню случая, чтобы кто-то из наших ребят не донес бублики и конфеты до товарища.
Это было святым мальчишеским правилом.
Однажды Лазарев вынул из портфеля и положил на парту шесть книжек издания «Academia». Шесть книжек Александра Дюма. Всю его историю о трех мушкетерах.
— Дашь почитать? — бросился я к нему.
— Конечно, — улыбнулся он своей милой, немного смущенной улыбкой. — Ты что возьмешь?
— «Двадцать лет спустя».
«Три мушкетера» я уже прочел, а вот продолжение достать не смог. Его не было даже в детской библиотеке на Курбатовской площади.
— На сколько дней? — поинтересовался Лазарев.
— Дня на три.
— Хорошо. Три завтрака.
— Какие завтраки? — не понял я.
— Обычные, которые мы получаем на большой перемене.
Я согласился и через три дня голодухи на перемене получил книгу.
Мы и не заметили, как весь класс через несколько дней попал в кабальную зависимость к Вите Лазареву.
А потом он начал продавать нам книжки, и цены на них колебались от двух до десяти завтраков.
С урчащими от голода животами мы возвращались домой и представляли, как Витька Лазарев приходит в свою квартиру, разогревает чай и пьет его, заедая нашими бубликами и конфетами.
Но, как позже выяснилось, все обстояло иначе.
Мальчик с внешностью херувима складывал свою дневную добычу в сумку от противогаза и исчезал сразу после уроков.
Нет, одиннадцатилетний Гобсек шел не домой прятать свою добычу. Он через проходной двор топал на Тишинку, где в подворотне рядом с кинотеатром «Смена» обменивал конфеты и бублики на упаковку папирос «Пушка».
А потом на площади перед Белорусским вокзалом продавал их россыпью по червонцу за штуку.
В пачке было двадцать пять папирос; таким образом, Витя Лазарев получал за пачку двести пятьдесят рублей, практически две цены.
А что он делал со своими деньгами в таком юном возрасте, для меня осталось загадкой по сей день.
Потом его исключили. Милиция задержала его за торговлю папиросами.
Его исключили, а мы опять начали есть свои завтраки.
Снова увидел я его только в 1952 году. В кафе «Мороженое» на улице Горького он явился мне в образе официанта. Глядя нагло мне в глаза, он обсчитал меня почти в два раза, точно зная, что при девушке скандал из-за денег я не подниму.
И вот в этой комнате он разбирает шмотки, не обращая внимания на Вольтера, печально взирающего на это безобразие.
Лазарев перекладывал вещи, упорно делая вид, что не знаком со мной, а мы вели с хозяином светскую беседу.
Недавно отшумел Московский фестиваль молодежи и студентов, на нем впервые был устроен своеобразный кинофестиваль. Впервые нам довелось посмотреть столько хороших фильмов.
И с Колей Големом мы обсуждали «Канал» Анджея Вайды, собеседник мой говорил интересные вещи, у него было свое оригинальное видение творчества великого поляка.
Не так давно я прочитал в одной из многочисленных книг, что фарцовщики появились у нас после знаменитого Московского фестиваля в 1957 году.
Это не совсем верно. Первый всплеск спекуляции вещами приходится на 40-й год, когда мы присоединили Западную Украину и Белоруссию и захватили Латвию, Эстонию и Литву.
Именно оттуда начала попадать в Москву красивая и модная одежда.
Надо сказать, что обыкновенный командированный не мог вывезти, к примеру, из Львова контейнер мужских костюмов, а вот так называемые ответственные работники разного уровня пригоняли в Москву немыслимое количество товаров.
Вполне понятно, что сами они торговать не могли, поэтому находили умных людей, которые одевали во все это великолепие московских модников.
В 45-м, после войны, столичные подпольные дельцы работали с повышенной нагрузкой.
С одним из таких я был хорошо знаком. Как его звали и его фамилию не знал никто, именовался этот человек кличкой «Челси».
Почему именно Челси, а не Окленд или Глазго, могу объяснить. Любители футбола помнят блистательное послевоенное турне нашей сборной по городам Англии.
Вполне естественно, что наши футболисты привезли кое-что на продажу. Все это поступило в одни руки. Вот тогда у этих «одних рук» и появилась эта удивительная кличка.
Когда один из клиентов спросил его:
— Откуда этот костюм?
Он не задумываясь ответил:
— Из Челси.
— А что такое Челси?
— Страна.
Никита Сергеевич Хрущев был «великим реформатором». Он ликвидировал Промкооперацию, и в стране появилось чудовищное зло — подпольные цеха.
Он закрыл московские пивные-деревяшки, куда после смены заходил заводской народ, выпивал свою сотку, запивал пивом, заедал бутербродом и, обсудив футбольные новости, шел домой.
Пивные закрыли, и появилось всесоюзное движение— «на троих».
И почтенные передовики производства выпивали свой стакан в подъезде, закусывая мануфактурой.
С его благословения было запрещено иностранцам, постоянно проживающим в Москве, и уже многочисленным туристам отдавать свои вещи в комиссионные магазины.
Весьма важный чин из КГБ у нас в редакции доказывал нам, приводя устрашающие примеры, что именно в этих торговых точках передаются шифровки, микрофильмы и прочий шпионский хлам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84