Свои пять лекций Фрейд читал в одиннадцать часов каждый день со вторника по субботу, 7-11 сентября, без заметок, и опубликованная версия «Пяти лекций» — это восстановленный по памяти материал. В четвертой лекции Фрейд говорил об Эдипе и сексуальных аспектах, не слишком углубляясь в подробности, но достаточно четко. Согласно воспоминаниям Розенцвейга, Фрейд перешел к теме секса, заметив, что люди говорят об этих вопросах недостаточно прямо. Продолжал он так:
Есть ли в детстве сексуальность, спросите вы. Не наоборот ли: разве детство — это не единственный период жизни, характеризующийся отсутствием полового влечения? Нет, господа, неверно, что половое влечение поселяется в детях во время созревания, как в Священном Писании дьявол входит в свинью. У ребенка с самого начала есть сексуальные желания и сексуальное поведение.
Насколько известно, ни это высказывание, ни какое-либо другое не повлекло за собой яростных нападок. Возможно, конференция была слишком достойной для критики, хотя профессор психиатрии из Торонто жаловался, что обычный человек может подумать, будто венцы выступают за свободную любовь и возвращение к дикарскому состоянию. Для Фрейда неделя в университете Кларка была сладкой местью:
В Европе я чувствовал себя так, словно меня презирают, а там меня принимали как равного выдающиеся люди. Когда я вышел на кафедру в Вустере… это показалось исполнением какой-то невероятной мечты.
Что бы ни беспокоило его у Риверсайд-драйв, Фрейд вел себя уверенно. Когда он прибыл в здание университета для первой лекции, он курил сигару. Ему нужно было подняться на третий этаж, а на лестнице женщина-швейцар указала ему на знак «Не курить». Фрейд вежливо кивнул, но продолжал курить. То же происходило еще в течение двух дней, после чего женщина отступила. Европейцы плевали на лестницу и курили там сигары, и американцам пришлось с этим мириться.
Фрейд по— прежнему относился к Америке иррационально. Там у него началось несварение желудка (он винил в этом местную пищу и много лет спустя, хотя проблемы с пищеварением у него начались еще до Америки) и проблемы с простатой; Америка была полна болтунов, нечленораздельно говорящих и всегда готовых хлопнуть его по спине со словами «Привет, док!». В каком-то смысле он был слишком горд и пренебрежителен по отношению к чужой и непонятной ему стране, и в то же время он жаждал ее признания.
Юнг, который относился к Америке практично, считая ее местом, где можно получить хорошие деньги (что он позже и сделал), написал своей жене, что, когда они получили свои степени доктора, Фрейд был «на седьмом небе». Ференци, вспоминая об этой поездке двадцать лет спустя, когда он уже не был смиренным учеником, говорил, что Фрейд казался «немного смешным, когда почти со слезами на глазах благодарил [Стэнли Холла] за почетное звание доктора».
Американцы умели слушать, как всегда обнаруживали европейские лекторы. За месяц до Фрейда в Америке давала лекции Берта Паппенгейм — Анна О. из «Этюдов по истерии», оставившая далеко позади свое несчастное детство. Когда Фрейд упоминал о ней в начале лекций как о первой пациентке новой психологии, эта пятидесятилетняя женщина как раз незадолго до того рассказывала слушателям в Чикаго и Нью-Йорке об ужасах торговли белыми рабынями.
Оставшаяся часть визита принесла одни разочарования. Путнам отвез Фрейда, Юнга и Ференци еще за триста километров на лоно американской дикой природы, к горам и озерам — в горы Адирондак в северной части штата Нью-Йорк, где у него был «лагерь», охотничья избушка, аналогичная английскому «домику в деревне». Им пришлось слишком много спускаться и подниматься по крутым тропам, в непривычно неформальной обстановке жарить бифштексы на углях и привыкать к использованию имен в разговоре «Ференци и меня учили играть в одну настольную игру две молодые девушки, — писал Фрейд — Удивительно!» Когда у него был легкий приступ, по его словам, аппендицита, все, что хозяева могли сказать, было «Фу ты! Вот незадача!» Они, без сомнения, были чистыми американцами, он же, возможно, тосковал по Берггассе или знакомым лесам Берхтесгадена и Тироля. Боли в животе наводили его на мысли о смерти.
Две недели спустя, снова переплыв Атлантический океан, они вернулись в Европу. Фрейд оставил позади ядро обращенных в новую веру, которым понадобится не более двух лет, чтобы стать самыми активными и преуспевающими новыми психиатрами Америки. К 1910 году они уже публично представлялись «психоаналитиками», а на следующий год с одобрения Фрейда и европейских коллег Брилл и его единомышленники организовали Нью-йоркское психоаналитическое общество, которое до сих пор стоит во главе фрейдистского движения в Америке. В журналах и популярной литературе обсуждались сны и оговорки по Фрейду (секс в меньшей степени), истории из «Этюдов по истерии» перерабатывались для журналов, и в мозгу читателей среднего класса начал складываться образ психоаналитика как человека приятного, требующего за услуги много денег, но ответственного, чрезвычайно умного и благородного, а также способного объяснить американцам тайны их собственной души. Когда до первой мировой войны пришла мода на танго и регтайм, Брилл высказался в «Нью-Йорк таймс», что это всего лишь подавляемые эмоции, которые вырываются наружу. У таких заявлений нашлась своя аудитория. Лондонцы относились к теориям Фрейда со скрытой насмешкой и, в отличие от американцев, неохотно верили, что этот новый врач-мессия способен изменить их жизнь.
Посещение Америки подняло настроение Фрейда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175