Ему ла Барр слывет отцом,
Да, видно, согрешил он спьяну:
Маршан, увы, не стал купцом! [244]
«Большое завещание» утяжеляет оскорбление и усложняет чтение. Вийон говорит: у Перрена все фальшиво.
Пернэ Маршан, ла Барра чадо,
Кто всех знатнее и честней,
Получит от меня награду:
В герб — пару шулерских костей
И карты с крапом всех мастей.
Но если, где-нибудь играя,
В штаны навалит рыцарь сей,
Чумою труса покараю! [245]
Среди тех, кому завещают, есть новые лица, но есть и друзья, которым Вийон не завещает ничего, и это часто гораздо хуже. У семьи Пердье печальное преимущество: они относятся и к тем, и к другим. В точной бухгалтерии долгов и претензий поэта в 1456 году у них еще нет открытого счета. Сыновья менялы с Большого моста, ставшего одним из именитых парижских финансистов, конечно, современники мэтра Франсуа, но совершенно ясно, что пути их не перекрещиваются. Ни Жан, который добьется благородного сана, ни Франсуа, который так и останется торговцем, и не пытались получить образование. И однако в 1461 году в «Большом завещании» промелькнули две посвященные им строфы, которые главным образом послужили для того, чтобы ввести небывалой силы балладу.
Пердье — люди богатые. Франсуа чем только не торгует, начиная от рыбы парижанам до соли для королевских амбаров. Было бы преувеличением говорить об огромном состоянии Пердье, но они, без сомнения, занимают видное положение в деловом мире. Шлепок, который они поначалу получают от поэта, не случаен: они отказались ему помочь. В чем именно — мы не знаем.
Точно так же мы не знаем, почему болтовня Франсуа Пердье чуть было не привела поэта на костер. Что он сделал? Вернее, что сказал? Костром наказывали еретиков…
Потрясшее его волнение привело к словесному потоку, ярость превалирует над разумом. Видя себя уже поджаренным, Вийон взывает к авторитету Тайевана, повару Карла VI, чья «Мясная кулинария» является одной из первых наших книг гастрономического искусства.
В конечном счете неосторожность или недоброжелательство Франсуа Пердье, которого поэт называет своим кумом, дали нам возможность увидеть любопытный рецепт, «ресипт», который явно не в компетенции Тайевана. Вийон обязан рецептом «Хвостам Макэра», злого повара из сатирической литературы XIV века.
Затем, ни Франсуа, ни Жану
Пердье, хоть с ними и знаком,
Я ничего дарить не стану,
На гроб земли не брошу ком!
Их злобным, лживым языком
Перед епископом из Буржа
Я выставлен был дураком -
Нет в мире униженья хуже!
Я книги Тайлевана взял,
Искусство поваров постиг,
С усердием рецепт искал,
Как мне сварить такой язык.
Но только маг Макэр, кто вмиг
Хоть черта превратит в жаркое,
Мне вычитал из черных книг
И средство передал такое…[246]
Эти стихи толковали и так и эдак. Какое преступление чуть было не привело поэта на костер? Каково участие в этом деле Пердье? Почему в Бурже? Поистине все заслуживает того, чтобы привести «Балладу о том, как варить языки клеветников».
В горячем соусе с приправой мышьяка,
В помоях сальных с падалью червивой…
Да сварят языки клеветников! [247]

ПОСЛЕДНИЕ НАМЕРЕНИЯ
Как и положено, в завещании, надлежащим образом прошедшем перед свидетелями, Вийон распорядился и своими благами, и своими творениями. Теперь он занят тем, как подняться из низов общества.
Прежде всего он поручает нотариусу привести все дела в порядок. Его выбор падает на одного из тех, кого он никогда не видел, но чья компетенция достаточна: она сводится к тому представлению, которое у Вийона складывается о себе самом. Жан де Кале — толкователь светских завещаний. Прежде чем поразвлечься скучным перечнем услуг, которыми нотариус зарабатывает себе на жизнь, Вийон уточняет, что его выбор означает следующее: он больше не клирик. Бедный школяр хочет видеть себя светским человеком. Не из-за епископа ли Орлеанского принял он это решение?
Затем, чтобы меня узнал
Нотариус Калэ (чей дом
Я тридцать лет не посещал
И с коим вовсе незнаком),
Все завещанье целиком
Ему оставлю на расправу:
Коль что неясным будет в нем,
Он объяснять получит право
И обо всем судить, рядить,
Все проверять, сопоставлять,
Соединять или дробить,
Приписывать иль сокращать,
А если не учен писать,
То каждую строку мою
К добру иль к худу толковать, -
На все согласие даю [248].
Дальше он к этому вернется: к этому нотариусу из Шатле, коему специально поручено заниматься завещаниями.
На время вновь входит в свои права набожность. Не упоминая о чистилище, Вийон думает о душах, которые еще ждут Искупления. Но сатира тоже не уступает своих прав, и поэт помещает в это чистилище, каким он его себе представляет, всех, кого он ненавидит: хамов и судей. Они жили ради блага общества; именно поэтому они и страдают в потустороннем мире. Вызывая образ святого Доминика, признанного отца Инквизиции, Вийон еще раз обращается к завещанию. Инквизиция — это то, чего пока боятся светские судьи и братья во Христе — ненавистные соперники светских властей.
Сей скорбный дар — для мертвецов,
Чтоб рыцарь и скупой монах,
Владельцы замков и дворцов
Узнали, как, живым на страх,
Свирепый ветер сушит прах
И моет кости дождь унылый
Тех, кто не сгинул на кострах, -
Прости их, Боже, и помилуй! [249]
Очередь дошла и до похорон. Намеки трудны для понимания. Погребение в Сент-Авуа — простая шутка: у монахинь Сент-Авуа часовенка помещается на первом этаже их дома, и полом у них служит земля. Большая каланча — из стекла, а четыре кругляша у звонарей — это камни, как те, которые бросали недавно в первого мученика.
Смысл раскрывается здесь только благодаря оттенкам, ибо добрый буржуа, предчувствующий близкую смерть, не станет входить во все детали колокольного звона, свечей и черных накидок, расшитых серебром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154