В дикой спешке мы расталкиваем обломки скал, загромоздивших наиболее плоский клочок почвы, в то время как капитан Герлах на своем «аисте» уже выписывает над нами огромные круги, ожидая сигнала на приземление.
Наконец все готовы и Герлаху удается с замечательной ловкостью сесть на «полосу», которую мы расчистили неподалеку от отеля. Узнав, что я намереваюсь отправиться вместе с ним, он не проявляет особой радости, но, когда я прибавляю, что полетим мы втроем — дуче, он и я, — он твердо отказывается, утверждая, что мой план «совершенно нереален».
Я отвожу его в сторону от всех и кратко, но со всей возможной в данных обстоятельствах убедительностью излагаю причины, по которым мне приходится так настаивать на своем плане. Я сам довольно долго взвешивал все «за» и «против» такой попытки, вполне отдавая себе отчет в той тяжелой ответственности, которую я беру на себя, прибавляя свой собственный вес к грузу маленького самолета (и вес значительный, так как ростом я метр девяносто пять и соответствующего телосложения). Но разве мог я принять на себя ответственность гораздо более серьезную — позволить Герлаху одному лететь с дуче? Ведь если полет окончится катастрофой, мне ничего не останется, не ожидая решения сверху, как пустить себе пулю в лоб. Смогу ли я предстать перед Гитлером, для того чтобы объявить ему, что операция удалась, но Муссолини встретил смерть сразу же по своем освобождении? И поскольку никакого другого средства перевезти дуче в Рим у меня тоже не было, то я предпочел принять на себя всю опасность этого полета, которую мое присутствие на борту только увеличит. Итак, мы все трое препоручаем себя судьбе — пусть мне повезет или же я погибну вместе со своими двумя попутчиками…
Наконец после некоторых колебаний Герлах соглашается с моими доводами. С большим облегчением я отдаю Радлю соответствующие приказания. В качестве пленника им предстоит везти лишь захваченного генерала и того, который нас сопровождал; что касается остальных офицеров и солдат, то мы оставим их безоружных в гостинице. Поскольку дуче сообщил мне, что все время плена с ним обращались вполне сносно, то никаких оснований для отказа от подобного добродушия я не вижу. Чтобы предотвратить возможный саботаж на канатной дороге, я приказываю каждой партии, отправляющейся вниз, брать с собой в корзину по двое итальянских офицеров. Когда же все люди окажутся на равнине, надлежит разрушить двигатель и все машины дороги таким образом, чтобы их немедленная починка стала невозможной.
Затем, пока под руководством капитана Герлаха наши солдаты устраивают взлетную полосу, я наконец могу посвятить себя дуче.
По правде сказать, человек, который сидел передо мной, одетый в слишком просторный гражданский костюм, едва напоминал того красавца, который был изображен на нескольких фотографиях, виденных мною ранее, — на всех он был облачен в форму. Только черты лица не изменились, хотя возраст проявился на нем еще отчетливее. На первый взгляд он казался истощенным какой-то тяжкой болезнью, и это впечатление только усиливалось бородкой, выросшей за многие дни заточения, и даже короткой щетиной, покрывшей его голову, всегда прежде чисто выбритую. Однако черные и яростные глаза все еще принадлежали великому диктатору. Мне казалось, что их взгляд буквально буравил меня все то время, что он скороговоркой пересказывал мне детали своего заточения.
Я весьма рад был сообщить ему приятную новость:
— Мы ни на минуту не забывали о вашей семье, дуче. Губернатор Бадольо поместил вашу супругу и обоих детей в ваше имение Рокка-делла-Крамината. Вот уже несколько недель, как мы поддерживаем связь с донной Ракеле. И мало того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд из людей моего подразделения начал операцию по освобождению вашей семьи. Я уверен, что к этому часу она уже завершена.
Расчувствовавшись, дуче сжимает мою руку.
— Что ж, все идет прекрасно. Я благодарю вас от всего сердца.
Мы выходим из отеля. «Аист» уже готов к отлету. Я с большим трудом пролезаю в узкую щель за вторым сиденьем, которое занял дуче. Перед тем как забраться в самолет, он выказал некоторые колебания: будучи сам опытным летчиком, он, безусловно, отдавал себе отчет, какой опасности мы намерены себя подвергнуть. Несколько смущенный, я пробормотал что-то вроде:
«Фюрер приказал, он был категоричен…» Затем гул мотора избавил меня от поиска других извинений. Вцепившись в две стальные трубы, которые образовывали каркас самолета, я пытаюсь привести нашу «птичку» в некоторое равновесие, чтобы хоть немного ее облегчить. По знаку пилота солдаты, которые держали самолет за крылья и хвост, разом отпускают руки — и тут же нас бросает вперед. Мы мчимся все быстрее и быстрее к концу «взлетной полосы», но все еще остаемся притянутыми, будто магнитом, к земле. Я изо всех сил стараюсь сохранить равновесие. Машину трясет на камнях, которые мы не отбросили. Затем я вижу через переднее стекло глубокую рытвину, которая раздвигается прямо перед нами. У меня еще остается время подумать:
«Господи! Если мы рухнем туда…» — и тут «аист» отрывается от земли, всего на несколько сантиметров, но и этого, кажется, достаточно. Левое колесо шасси еще раз резко напарывается на что-то, самолет легонько ныряет носом, и вот мы уже у самого края плато. Самолет заносит влево — и он проваливается в пустоту. Я закрываю глаза — у меня уже нет сил даже бояться
— и, сдерживая дыхание, ожидаю страшного грохота и неминуемого удара…
Свист воздуха вокруг крыльев становится резче и превращается в настоящий рев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70