кто стоял у колыбели нового произведения, всегда будет ощущать радость его рождения, испытывать ее вновь и вновь от каждого соприкосновения со звучанием гениальной музыки.
Весной 1969 года исполняла «Петю и волка» в первый раз на немецком языке в «Комише опер», в театре Вальтера Фельзенштейна. Дирижировал Герт Баннер. Дети съехались в Берлин со всей ГДР. Какой это был праздник!
«Сергей Прокофьев родился в деревне Солнцевка. Казалось, солнце поцеловало его еще при рождении — волосы были у него золотисто-рыжие, а творчество — жизнерадостно-солнечное. Музыку Прокофьева поняли не сразу. Недаром одним из его произведений была сказка Андерсена „Гадкий утенок“. Сам Прокофьев какое-то время тоже чувствовал себя гадким утенком, но теперь все знают, что он — чудесный лебедь…» — Я говорила маленьким берлинцам о создателе «Пети и волка» по-немецки, без записки, от сердца, и счастье, что тот, кто подарил детям гениальную симфоническую сказку, был моим другом, наполняло меня всю без остатка.
Концерт имел большой успех. Спасибо Сергею Прокофьеву за то, что он захотел и сумел сделать такой огромный вклад в сокровищницу симфонической музыки для детей!

Праздники детства

В 1936 году меня попросили придумать сценарий и быть режиссером торжественного концерта 6 ноября в Большом театре. Полная карт-бланш — никаких ограничений. Задание — показать расцвет детской художественной самодеятельности в любой найденной мною форме.
В этом году у руководителей Московского комитета партии появилась чудесная идея — предстоящей весной создать в Москве несколько парков специально для детей. Я решила свой сценарий сделать как бы первым (пока еще сценическим) воплощением этой мечты и назвать его «Детский парк». Один из лучших театральных художников того времени — Борис Эрдман — по моему режиссерскому плану сделал декоративное оформление сцены Большого театра — со стройными тенистыми деревьями, клумбами роз и пионов, кустами цветущего жасмина и сирени, перевитыми зеленью беседками, качелями и гигантскими шагами, сценой на сцене, даже с детской станцией детского «метро».
В каждом районе отобрала по сто лучших участников детской самодеятельности семи-двенадцати лет. Районов одиннадцать — получилось тысяча сто «артистов». Посоветовавшись с художником, решили всех их одеть в белые костюмы — белые матроски, белые носки, белые туфли. До чего же при ярком свете на фоне декорации красиво звучало это белое на наших юных участниках! Но, конечно, это был не просто концерт — там было свое сквозное действие, мизансцены, отдельные выступления вкраплены в целое единого замысла. Значит, надо было репетировать около месяца. Большой театр дал нам хоровой класс на двести человек «в полное распоряжение», сцену — только на шесть последних репетиций. Дети репетировали свои сцены не больше чем по полтора часа — их привозили после школы на специально для них разукрашенных автобусах и на них же увозили назад. Дети менялись, а я оставалась в том же классе часов по восемь подряд.
Были в нашей программе и танцы разных народов, и театрализованные детские игры, и выступления юных музыкантов, и физкультурно-акробатические соревнования, и сцена юных садоводов, и, конечно, детские хоры.
Зиновий Дунаевский не только представлял участников своего самодеятельного коллектива, но и помог сделать этот коллектив магнитом для подключения как бы просто гулявшей по парку детворы, а хормейстер Степанов по моей просьбе две песни разучил со всеми участниками этого детского концерта для его заключительной части.
Текста в моем сценарии было сознательно мало, действия много, очень много музыки и песен, специально по сценарию написанных лучшими советскими композиторами. Аккомпанировал, вернее, неотрывно от ребят соучаствовал во всем нашем представлении, весь оркестр Государственного академического Большого театра во главе с дирижером Василием Васильевичем Небольсиным.
Был у меня и еще один «дерзкий» план. Среди моих участников был маленький и очень волевой Толя Шалаев, который превосходно дирижировал своими пятью старшими братьями-баянистами. Я задумала, чтобы заключительным хором дирижировал он. Напрасно мой главный помощник в музыке этого вечера Леонид Половинкин говорил, что это невозможно. Я ужасно не любила и не люблю, даже просто не умею отказываться от задуманного.
И с Толей и с другими участниками дел было по горло. За три дня до выступления, вернувшись домой после репетиции, почувствовала, что силы исчерпаны. Села около ванны помочить холодной водой голову, которая кружилась, и… упала в ванну.
Потом была скорая помощь, доктора, уколы и все, что полагается, но самое страшное — я сутки не могла встать, а дети привыкли ко мне и других не слушались, и детей было много. Ведь уже начались сводные репетиции на сцене!
На премьеру я явилась благодаря уколам камфары, бледная, с чужими ногами, которые передвигала, как вставные, деревянные, от меня отдельные, какие-то клюшки. Помню, как началось движение в дипломатических ложах, как раздалась овация всего зала этому шествию юных и счастливых. В конце спектакля Толя Шалаев «обращался с просьбой» к дирижеру В. В. Небольсину разрешить ему продирижировать заключительным хором. Небольсин вступал с ним в шутливый спор, но в конце концов уступал. Толя спускался в оркестр, становился за пульт и дирижировал оркестром Большого театра и хором из тысячи ста ребят, который исполнял написанную Л. Половинкиным на слова Н. Добровольского песню:
«О детстве счастливом, что дали нам,
Веселая песня, звени!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164