Я учился на сапожника. Пусть любой из вас снимет туфель и я покажу свой класс. Я гажу в традициях моих предков, которые не ослабил ни водопровод, ни водяной бачок.
Вероника закрыла лицо руками. Личность с черным ремнем хватает мужчину с порозовевшими от смущения щеками и трясет его за плечи.
— И куда же ты уставился, а? Я щас твою физиономию помну так, что и козел застрянет, долбаный ты в жопу попугай.
В схватку вступает другая широкоплечая личность. Встав между двумя голыми мужчинами, он разнимает их левым и правым хуками, от которых опоясанная ремнем личность делает полный оборот сначала в одну сторону, потом в другую и ошеломленно оседает на пол. Его подхватывают и поднимают чьи-то руки. И вышвыривают из двери вниз по лестнице. С растопыренными во все стороны конечностями. Голоса стихают. Когда тело вываливается за пределы гранитного входа. Я прохожу на цыпочках через темную спальню, чтобы выглянуть на улицу. Белая фигура в сточной канаве, барахтаясь, пытается встать с туфлей в каждой руке. Шатаясь, наклоняется, чтобы натянуть их на ноги. Встает и начинать писать. Одной рукой, сжатой в кулак, грозит в сторону окон, другой, отжимая, стряхивает последние капли. Со словами вызова.
— Я еще вернусь.
Вероника застенчиво снимает свитер через голову, расстегивает три верхние пуговицы нижней кофточки с длинными рукавами и втягивает живот, спуская ее на талию. Щелкая кастаньетами, она, извиваясь, проходит вдоль книжных шкафов между игриво улыбающимися ей джентльменами. Те, у которых свободны руки, вежливо аплодируют. Два строго элегантных гостя сидят рядышком, положив руки друг другу на колени.
— Какой оживляшь, Альфред!
Клементин налил себе еще стакан молока. Вероника протанцовывает мимо, извиваясь и тряся грудями. В чистом небе начинает вечереть. Над блестящими черепичными крышами вырисовываются тени гор. Входит маленький горбун. Монах Минор. Из своего казино в подвале. Где шарики рулетки скачут до рассвета. Говорят, когда его мать уехала отдыхать, он заложил по очереди всю только что установленную ей сантехнику, чтобы набрать стартовый капитал. И теперь ходить тенью среди собравшихся, предоставляя и принимая ставки на любую человеческую и нечеловеческую возможность.
Клементин тихо уходит. В задние комнаты. Чтобы устало растянуться на кровати. И успокоиться. Одиноко пришедшему в город и безнадежно желающего. Услышать чей-то теплый голос. Спрашивающий твое имя. Спасибо тебе, Трехяйцовый. Или объявляющий какое сейчас время мира. Пол-бедлама. Прикрыл рукой глаза. И чувствую, как кто-то тянет за ширинку. Две головы склонились в темноте. Одна Вероники. Орет.
— Убирайся, оставь его в покое.
— С была все в порядке, пока ты не пришла.
— Убери свою руку с его пениса, он здесь как мой гость.
Вероника выталкивает фигуру из двери. Закрывает ее. Разворачивается обратно в полумраке. Теперь конечно на ногах после коньков и зонтика. Наклоняется, касаясь моего лица. Двумя грудями нежно. В обе щеки. Приводя в порядок мои чувства. Перегруженные низменным. С улицы снова несутся крики.
— Этот надоедливый ублюдок. Можешь представить, Гейл чуть не откусила кусочек. Испортил нам весь пикник. Ужасный монстр. Ну, хватит о нем. Давай о всех забудем.
Голоса прощаются. Шаги в зале. Спускаются по лестнице. Ставни закрыты. Засовы на месте. Лежу здесь. Не столько печальным или само удрученным. Сколько готовым к следующему вторнику. Чтобы всем сказать. Извините за мое уродство. Выкованное постоянным страхом укуса змеи, взрыва и боя быков. И двойным наебом при траханьи. Один раз элегантно, другой раз западло. У Эрконвальда где-то в блокноте записана теплота моей кристаллизации. Даже масса моих надежд. Измеренная его аксиометром. Мечтаю о мире, где полно женщин. Всегда готовых пощекотать сзади холодными пальчиками. Остался целым в мужской суете. Развязываю шнурки. Снимаю ботинки. Слышу пение в ночи. Шевелю пальцами, пытаясь согреть ноги, пока Вероника стоит там. Всем своим телом. Покачиваясь взад и вперед. Вот и пришел я из провинции. Потрогать твои груди и почувствовать твои руки, крепко обнимающие меня. Никогда не знаешь, когда пятьдесят восемь мелко травчатых ебарей вдруг разом появятся на горизонте. И начнут вести себя невыносимо. Я сдерживаю чувства. Сильного гнева. Вежливо всем отвечая. И молюсь. Господи, не лишай больше спокойствия раба твоего затюканного. И пожалуйста. Если ты вскоре не поможешь, по крайней мере, одному из нас.
Если в мире
Так пойдут дела
И дальше.
То станет плохо
Каждому
И всем.

15
— Дорогой, как только сможешь, сделай это снова. А потом я занесу тебя в свой альбом.
Слабый белесый рассвет. Нависают волосы Вероники. Капельки пота на ее лбу. Изогнувшись, сидит на мне. И постанывает, насаживаясь на мой пестик. По потолку проходят балки. На подоконнике птичка клюет крошки хлеба. Ни секунды отдыха всю ночь. Растут счета бакалейщика. Таращась сквозь нули, смотрю в ее глаза. А она говорит, глядя на меня сверху вниз.
— Мой мальчик, ты мой шестьсот восемьдесят первенький мужчина.
Цокот копыт на улице. Позвякивают бутылки на ступеньках домов. С большими пустыми холодными расползающимися комнатами. Единственное место, где еще тепло, чердаки. Во сне видел Бладмона. Взлетает на мостик океанского лайнера, дает пощечину капитану, берет на себя управление кораблем и отдает приказание, выставить запасы шампанского и копченного лосося на игровой палубе для пассажиров третьего класса. Проснулся и опять на мне Вероника. И сотни рук вокруг нее. Хорошо вспаханная пашня. На глубину достаточную для посева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93