Булка и широкоскулый вопросительно посмотрели на Костю.
— Снимай тапочки, — приказал тот.
Ленька, понимая, что сейчас произойдет что-то отвратительное, снял черные чешки.
— Целуйте... Ноги ему целуйте, — первый раз повысил голос Костя и встал.
Котыша и Сидор опустились на колени к потным Ленькиным ногам.
Костя стал позади них.
Они чмокали пальцы Ленькиных ног, он поджимал их и подтягивал колени к груди.
Костя смотрел на это действо, презрительно ухмыляясь
— Ну хватит! — Он резко ударил Котышу ногой в зад, отчего тот ткнулся лицом в Ленькину голень. — Линяйте, и чтобы я вас не видел!
Котыша с Сидором исчезли, а Ленька сидел, поджав пальцы.
— Выпей!
Ленька выдул стакан и тут же опьянел.
— Я пойду? — попросил он.
— Иди, — согласился Костя.
— Ты нам машину покажи, которой их напугал, — добавил Булка.
Ленька вяло кивнул и пошел к забору холодильника.
В спину ему зазвучал голос Лещенко:
На Кавказе есть гора
Самая большая,
А под ней течет Кура,
Мутная такая.
— Лень! — остановил его оклик Кости. — Тапочки забыл!
Ленька вернулся, пошатываясь, поднял тапочки и снова двинулся.
Если на гору залезть
И с нее кидаться,
Очень много шансов есть
С жизнию расстаться, —
вещал теперь Лещенко.
Отец метался по комнате — шестнадцати квадратных метров было мало для его движения, — он задевал за стол, за стулья, за открытую почему-то дверцу шкафа. Волосы его растрепались, цепляя бахрому абажура, который раскачивался и то высвечивал, то бросал тень на худое обострившееся лицо.
— Ты должен уехать из этого проклятого города! — почти кричал отец Леньке, сидящему на «лобном месте» — у стола.
— Папа, почему «проклятого»?
Отец резко вынул из шкафа серо-зеленую книжицу.
— Вот твой паспорт. Здесь написано: место рождения — Москва, год рождения — 37-й. Ты не задумывался, почему мы тут живем с года твоего рождения?
— Мама говорила — вам в Москве негде было жить.
Мать, сцепив руки, сидела у стены на диване и скорбно смотрела на сына.
— Да, нам стало, — отец налег на слово «стало», — негде жить в столице. Я был выдворен за ее пределы как недостаточно лояльный к власти. И с тех пор я слоняюсь по провинции, записываю и довожу до какого-нибудь смысла бредни руководителей, которые не могут связать двух слов, а мнят себя передовиками, философами, организаторами побед! Они издают это под своими именами, а мне бросают крохи с барского стола. Я — негр, я — литературный негр!
— При чем же здесь город? — возразил Ленька.
Отец сник и, остывая, согласился:
— Да. Город ни при чем. Ты прав. Ни при чем — для меня. А для тебя — кладбище любой твоей мечты. Отсюда тебе прямая дорога в колонию.
Теперь вскинулся сын:
— Это почему?
— А потому, что наши прекрасные соседи с удовольствием рассказали матери, что они знают про тебя... остальное я в состоянии вообразить.
— Но у меня здесь... друзья, — не соглашался Ленька.
— Будем мужчинами, сын, не только друзья, но и подруги. И ты вполне можешь податься в казарменные приймаки.
— Не надо, папа, — угрожающе встал Ленька.
— Надо, — устало ответил отец, положив руки на колени, — называть вещи своими именами. Уезжай отсюда немедленно… — И, предвидя вопрос сына, продолжил: — Я созвонюсь со своим другом Семеном Гутченко...
— То гарна людына, — вставила доселе безмолвная бабушка.
— ...Он в Краматорске. Он примет.
Ленька стоял не отвечая. Встал и отец.
— Впрочем, думай сам. Ты взрослый.
— Клевая машина! — Костя повертел в руках «вальтер» и протянул его Булке — тот осмотрел и спросил Леньку:
— Шмолять умеешь?
— Второй разряд из мелкокалиберного. — Ленька ответил небрежно и слегка оскорбленно — разряд по стрельбе был его гордостью, и он всегда привинчивал на пиджак значок разрядника, отделяющий его от «простых смертных».
Они стояли в густом сосновом лесу с подлеском у того же холодильника, где произошло правило. Булка отошел шагов на десять, наколол на сухой сосновый обломанный сук спичечный коробок и, вернувшись, протянул «вальтер» Леньке:
— Шмаляй.
— Патронов всего пять, — предупредил Ленька.
— Маслины мы найдем, стреляй, — успокоил его Костя.
Ленька выстрелил.
Пуля врезалась в ствол сосны, отщепив кору.
Еще раз.
Снова в ствол.
Еще.
Коробок разлетелся.
— Умеешь, — сказал Булка и протянул руку за пистолетом.
Ленька вопрошающе посмотрел на Костю.
— Отдай ему пока. Он ведь тебе не нужен.
Ленька отдал.
Булка и Костя переглянулись, и Костя предложил:
— А может, ты с ним на дело пойдешь? Булка собирается ювелирный в Куровской брать. Ты там будешь очень кстати.
Собственное молчание показалось Леньке бесконечным, и он ответил, что есть силы стараясь казаться спокойным:
— Я подумаю.
— Подумай. — Костя смотрел на него тяжелым взглядом. — Подумай.
— Вызывали? — Ленька стоял в заплеванной комнатенке районного отделения милиции перед столом, похожим на школьный, за которым расположился приветливый мужчина в штатском костюме.
— Вызывали, — откликнулся участковый Гальян, примостившийся на табурете у стены.
— А почему через соседку? — недоуменно спросил парнишка.
— Чтобы родичей твоих не волновать, — объяснил Гальян.
— Ты садись, — предложил штатский и, ощупывая его взглядом, добавил: — Знакомец.
— Я вас не знаю. — Ленька уселся на стул против стола и попытался вспомнить, знает ли он штатского. Ничего не вспоминалось.
— Зато я тебя знаю, — заключил штатский, дав парнишке покопаться в памяти. — Портрет Берии сгорел? — ухмыляясь, напомнил он. — Сам сгорел?
— Сам. Сгорел, — понимая, куда он клонит, уперся Ленька.
— Да, сгорел. А система охраны государства не сгорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109